Идиллии

Схоронился в диких чащобах да так и зажил там отшельником. И даже в праздник не спускается в село, мать через людей просит, чтоб пришел, — от него никакого ответа. Не пришлют из села муки — ему и горя мало, на ручной мельнице желуди смелет. Третий год пошел, как от Косьо ни слуху, ни духу. Всякое про него болтают. Одни поговаривают, будто змеиная царица каждый вечер увозит его в золотой колеснице к себе в подземное царство, другие болтают, что его полюбила лесная русалка и под его свирель ночи напролет с подружками хороводы водит… Да мало ли какой вздор людям в голову взбредет. Пастуха это мало трогает. От пересуд бежал он в горы, из-за издевок ожесточилось его сердце. И нет ему до них больше дела, до своих односельчан. Иной раз перед незнакомым дровосеком или случайно подвернувшимся путником поиздевается над своими недругами, отведет душу, и опять все идет по-старому. Случится, занеможет кто в деревне, тогда и о нем вспомнят. Разыщут, он даст змеиной кожи для окуривания или какого зелья от дурного глаза, сердце у него отходчивое. По весне, когда расхворалась Косырка, кинулись его искать. Два дня и две ночи плутали посыльные в непроходимой чаще, пока на зорьке на него не наткнулись — он собирал целебные травы на Русалочьей поляне. Дал он им нужных снадобий и наказал в Еремин день прийти на ту же поляну к ночи. Кто, мол, на Русалочьей поляне переночует, с того всякую хворь как рукой снимет, к здоровому же вовек никакая болезнь не привяжется. В ту ночь в быстрине под водопадом русалки купаются, а потом окропляют лужайки и поляны живой водой…

Прослышали о том жители окрестных сел, средь бела дня работу побросали, в горы к пастуху подалися. И Косьо повел их — больных и здоровых, старых и малых — через долы и ущелья, ему одному ведомыми тропами. Народ диву давался: неужто это тот самый парнишка, которого Неда за нос водила!.. А Косьо и виду не подает, что краем уха их разговоры слышит. За плечами бурка развевается, сам статный, поступь горделивая, идет, герлыгой путь указывая, все вперед и вперед, по сизым каменистым отрогам. Шли-шли и затемно на Русалочью поляну вышли. Вконец выдохшиеся от ходьбы старики сразу уселись на траву, а те, кто помоложе да покрепче, взобрались вслед за пастухом на вершину горы, где лес был пореже и сквозь ветви виднелось усеянное звездами небо. Взошла луна и осветила зеленое море, распахнувшееся внизу. Из ущелья доносился рокот водопада, заглушая глухой шум леса.

Пастух окинул взглядом окаймленную лесом луговину: людей хоть пруд пруди, откуда их столько взялось, они, видать, пришли не только из села, но и из ближних и дальних выселков. Одной только Неды не видно…

Может, и пришла, да держится в сторонке, глаз не кажет, вину за собой чует. Только он все равно ее разыщет, как ни прячься.

Скинул пастух бурку, расстелил возле сестры и невестки, а сам вниз спустился, где помноголюдней. То к одной кучке народу подойдет, то к другой, к одним подсядет, поговорит, с иными только на ходу словом перекинется, сам же во все глаза глядит, зазнобу свою высматривает… Вот никак она стоит, такая же ладная… Нет, обознался, а вон та — ни дать, ни взять Неда… Опять не то. Обошел пастух всю поляну и ближайшие перелески. Гомон постепенно смолкал. Притомившиеся женщины прилегли под кустами; мужчины же большей частью сидели, прислушиваясь к глухим, неясным голосам ночи.

Пастух с поникшей головой воротился к своим. Сестра и невестка прикорнули под низким кустом, подложив руки под голову. Косьо примостился рядом. Поляна притихла, окутанная легким пологом, сотканным из лунного света. Тихий шепот листвы, словно тайная молва, передавался от ветки к ветке, то теряясь вдалеке, то вновь наплывая. Водопад и тот, казалось, притомился и на ночь глядя умерил свой рокот.

Одна только неприкаянная душа металась, не зная покоя; нестерпимая боль жгла пастуха, бередила незажившие раны. Не в силах унять волнение, он приподнялся.

Поляна, где чуть ли не вповалку лежали люди, время от времени оглашалась предутренним сонным бормотанием. Тот выпростает онемевшие руки-ноги, этот, не разобравшись спросонок, что к чему, начнет вдруг озираться, потом успокоится и уляжется вновь. Зашевелилась и невестка. Открыла глаза, завидев, что деверь не спит, приподнялась на локте и чуть слышно зашептала:

— Томишься, сердешный. Поди, целую ночь глаз не сомкнул… Легко сказать, все село в горы ночевать вывел…

— Все село!.. — с горечью перебил Косьо невестку и придвинулся поближе. — А где же Неда? Отчего ее нет со всеми?..

— Да она за порог шагу ступить не смеет. Даже к матери родной свекровь одну не пускает. Муж-то все больше на заработках пропадает, вот ей и достается от свекрови. Тебя, горемычного, из села прогнала и сама жизни не рада.

Пастух промолчал. Невестка долго смотрела на него жалостливо, а потом опять заснула.