Идиллии

Было уже около полудня, когда Бойко одолел горный перевал; лес поредел, и он выехал на голую вершину, чтобы посмотреть перед собой: и вдаль и вширь, докуда хватает глаз, — ровная Ромынь. Внизу, под склонами, долины роз — как раз в мае сбор лепестков, и каждое утро долины наполняются благоуханием цветов, серебристым смехом и песнями девушек. А дальше, за долинами роз, ровные, буйные, в человеческий рост хлеба: не нынче-завтра здесь начнется жатва. И воля, и раздолье — все пути открыты; куда ни пойдешь, ни память о прошлом тебя не остановит, ни родня тебя не задержит. Легкая тень скользнула по лицу погонщика и тут же пробежала по утесу, вон по тому, дальнему; он поднял голову — в небе над ним величаво парил орел, вот так и пустившийся по своей воле в неизведанный путь…

А погонщики будто знали, что Бойко их догоняет, — медленно спускались по склонам Старой Планины. В полдень они съехали на равнину, распрягли буйволов на берегу Тунджи, чтобы пополдничать и дать буйволам поваляться в иле, и опять не спеша двинулись дальше. Бойко не полдничал и не распрягал буйволов, и вечером, когда погонщики решили съезжать с дороги и ставить телеги в круг, настиг хвост обоза.

— Быстро же ты ехал!

— Догнал нас еще до ночлега…

Со всех сторон обступили его товарищи; все распрягли буйволов и разбрелись вокруг набрать сушняка для костра и к ужину приготовиться.

Уже погасли на облаках за лысыми вершинами Средней Горы последние отблески вечерней зари. Безмолвно и глухо темнела уходившая вдаль равнина; ни дымка из трубы над сельской лачужкой, ни рощи, чтобы порадовать глаз. Только внизу под дорогой журчит река, и на ее берегах дремлют ивы. Не успели погонщики опять собраться вместе, как по небу, словно пугливый рой светлячков, рассыпались звездочки, и теплая летняя ночь пала на равнину. Посреди стоянки поднялся тонкий столб дыма. Отовсюду подходили, перешагивая через дышла, погонщики — кто с охапкой хвороста, кто с котелком для похлебки, кто — а с ними и Бойко — с усачами и раками, наловленными в реке, чтобы испечь их на угольях. Затрещал хворост, на треногу подвесили котелок с бобовой похлебкой, погонщики расселись вокруг костра, и огонь разбросал их танцующие тени по грядкам и колесам телег.

— Эх, и огонь же мы развели — как пылает! — от радости вскочил Бойко и протянул руки к высоким языкам пламени, которые взвились выше его головы.

— По душе Бойко широкое поле! — повернулся, улыбаясь, к другим самый старый погонщик и отодвинулся от огня, потому что уже припекало так, что не вытерпеть.

— Верно, по душе! — подхватил Бойко, словно стряхнул с себя и позабыл раздор и брань, что прогнали его из отцовского дома. — И всю жизнь вот так в поле проведу!

— Это мы посмотрим…

— Не зарекайся, подожди до завтра, вот свернем к Стырмену, как бы там тебя не оставить… Здешние девчата многим нашим загорцам задурили голову. Да и ты, как я погляжу — всякий раз, как мы проезжали здесь, сбегал на хоро или на посиделки. Есть там одна — Койной, что ли, ее звать, — она тебя, брат, опутает, там и осядешь…

— Э, какая она из себя, а, Бойко? — погонщики переглянулись и каждый на свой лад принялся поддразнивать беззаботного парня.

И целый вечер, пока не съели рыбу и не выхлебали похлебку, все донимали его, то в шутку, то всерьез.

И только когда пламя упало и лишь сонные язычки пробегали по разгоревшимся угольям, смолкли шутки и подтрунивания. Погонщики отодвинулись от костра и стали кто где укладываться спать; в стороне под своей новой буркой растянулся и Бойко; он один не мог заснуть и долго еще вслушивался в трескотню кузнечиков, от которой, казалось, дрожал воздух над всей равниной.

— То, о чем они толковали, как бы не обернулось правдой: а ну как оставят меня в Стырмене… — задумался было погонщик, но словно не мог удержаться, опять отдался привычным мечтам.

— Завтра вечером он заиграет на свирели возле Стырмена и опять пойдет на посиделки, чтобы с ней повидаться. — Как она взглядывает стыдливо из-под бровей, а на губах дрожит кроткая улыбка… А может, так выйдет, что на посиделках они останутся вдвоем, — вот тогда и скажут друг другу все, на что робко намекали одними взглядами…

Увлеченный своими мечтами, он задремал и не заметил, как его сморил сон.

Но когда на другой вечер сбылась его заветная мечта — позади них с Койной, в темноте заглох смех соседских девушек и они укрылись вдвоем под тенистым сводом деревьев — Бойко молча опустил голову.

Такой он был всегда! Пока один — загадывает и мечтает, опьяняет себя мечтами, а встанет перед ней — и слов не найдет, и головой поникнет.

Глядя на него, и Койна робеет, не знает, о чем говорить. Да и чужак он, приехал-уехал со своей свирелью, только здешних парней разозлил. Чтобы они к нему не цеплялись, Койна сперва встретилась с ним у колодца, а потом ее отец позвал Бойко в дом поиграть на свирели, и тогда людская молва словно бы отделила их ото всех и сблизила друг с другом.

— Вот и наш дом, — Койна остановилась.

Они стояли перед высокими воротами деда Добри, за которыми белел широкий двор.