Идиллии

И наутро, когда с восточных вершин едва начали спускаться стада облаков, Бойко и дед Добри с домочадцами уже стояли на меже своей нивы. Повсюду семьями собираются работники. Солнце медленно движется по ясному небу, словно нарочно мешкает, чтобы успели управиться до темноты труженики-жнецы. И вот уже согласно звенят серпы в проворных руках, на оголенное жнивье ложатся один за другим пучки колосьев, и вслед за жнецами шагают вязальщики и ловко вяжут тяжелые снопы.

Вместе со всеми жнут и Добревы. Их нива невелика; хватает одного помощника. Старая Добревица, ее сноха и Койна умело орудуют серпами, за ними собирают пучки колосьев дед Добри и Бойко, а в стороне сладко спит внучка в марлевой люльке, подвешенной на сливу у межи. Бог дал сам-три, сам-четыре уродилось зерно, брошенное весной в рыхлые борозды. Только Бойко движется как-то нехотя.

— Не получается у меня, — мотнул головой загорец.

— Постой, кто тебе сказал, что не получается! — засмеялся дед Добри. — Это тебе не буйволов подстегнуть да гнать, куда хочешь, — ты только посмотри!..

Бойко повернулся, посмотрел: по жнивью разбросаны снопы, словно нарубленные чурбаны, — и опять нагнулся собирать пучки колосьев. Где-то вдалеке запела голосистая жница, другие подхватили, и протяжная песня понеслась над равниной.

Дознайся у ветра, Стана-девица,
           Дознайся у ветра,
Где скачет твой милый, Стана-девица,
           По Вардарской долине…

Но скоро песня стихла, словно ее придавил тяжелый зной, сгустившийся над нивами и лугами. Солнце остановилось посреди неба, оглушительно трещат кузнечики, и только жнецы молча наступают, оставляя за собой сжатые полосы.

Бойко словно ошалел, словно его связали: то с одной стороны дернет его пучок, то с другой — и он беспомощно мотается между ними, чтобы успевать подбирать.

…И так, будто муравей, ползать по земле? — повернул он голову и посмотрел на деда Добри. Хозяин и его семья выбивались из сил, чтобы убрать хлеб. Взмокшие рубашки прилипли к спинам, поясницы разламываются: капли пота стекают с морщинистого загорелого лба деда Добри — никто вроде бы и знать не хочет ни жары, ни усталости.

Расплакался ребенок в люльке; мать едва оторвалась от работы, чтобы дать ему грудь.

Бойко опустил голову и опять подумал: да и как им не ползать, ровно муравьям, коли они работают не поднимая головы, а что останется от красоты и силы — дети высосут у них из груди… И мать и отец разрываются на части — тут один ревет, там другой захворал, — рвешься во все стороны, а оставь детей — вся душа за них изболится… — Погонщик тряхнул головой. — Не по нему это — гнуться под низкой крышей: утром выходить из дома, вечером возвращаться с женой; пахать, жать и детей плодить…

Молодайка сунула ребенка в люльку и опять схватила серп, чтобы поскорей догнать остальных. Повсюду шла работа, без отдыха, без передышки.

Страдная пора. Так трудились на жатве Добревы каждый день, пока не сжали все полосы, не свезли с поля все снопы и не вернулись на молотьбу в село. Не выдержал до конца с ними Бойко. Уже на второй день у него заболела душа, не по нутру была ему эта работа, опротивела, и рано утром на третий день, никому не сказавшись, он вывел буйволов и уехал. Старая Добревица со снохой переглянулись: то ли не угодили ему чем, то ли кто из них обидел его словом, что уехал он от них и даже не попрощался. А дед Добри нахмурился, поворчал и махнул на него рукой — без людской помощи столько лет как-то справлялся, и теперь не даст осыпаться своему зерну…

Ни словечка не проронила против загорца только Койна, но не посмела при невестке и заступиться за него перед отцом. Хотя загорец и ветрогон, такой он был ей словно еще больше люб: она не могла слышать о нем худого слова…

Он, может, опять вернется, думала она. Отец перестанет серчать, все забудется, словно и не было. Тогда она сама ему скажет, чтобы он остался у них, хватит, мол, мыкаться бесприютному…

Убирала ли снопы в поле, хлопотала ли по хозяйству, она то и дело прислушивалась, не донесется ли издалека его свирель.

Напрасно она томилась, напрасно мечтала о нем по ночам — дед Добри уже отказался от него и совсем о другом повел речь, когда к ним на гумно пришла ее тетка их навестить.

— Ты про загорца забудь. Он сам лучше всех знал, что он не для нас — и хорошо сделал, что вовремя отсюда убрался. Если хочешь добра Койне, приглядись к сыну своей золовки. Его отец еще весной, когда пахали, мне намекал. И почто мы ее тогда не засватали! Дочь у нас одна — хочу ее выдать в дом, где и нас знают, и мы всех знаем. Недосуг мне возиться с человеком, который палит из ружья по звездам…