Идиот

Зима близилась к концу. Унылые серые сугробы начали таять, обнажая всевозможный полузамороженный мусор. В воздухе пахло грязью. То и дело ты натыкался на мертвых птиц. Вылезли нарциссы, как раз успев к запоздалому снегопаду, который покалечил их и сразу превратился в слякоть.

* * *

На наше третье занятие Хоакин опаздывал. Я сидела за столом и записывала какие-то мысли в блокнот на спирали. Посмотрела на часы. Прошло уже двадцать минут. В предыдущие разы Хоакин был пунктуален, и я забеспокоилась. Я нашла список с именами и контактами студентов. Там значился только один Хоакин, но без телефона, только адрес.

Через пару дней позвонили из центра и сказали, что Хоакин больше не придет. Его прооперировали, и он ослеп.

* * *

Прошло две трети учебного года, но Ханна сказала, что не хочет отдельную комнату. Ей не нравится быть одной, и она уступает свои права Анжеле. Так что Анжела перебралась в одиночную спальню, а я вернулась к Ханне.

* * *

Моя школьная подруга Хема прислала почтой музыкальный сборник с песней группы They Might Be Giants. Там был фрагмент, где этот парень в своей причудливой манере – меланхолично, спокойно и в то же время бодро – пел:

Эти вещи известны лишь мне и ему,
Я всё заношу в блокнот на спирали.

Я вновь и вновь слушала эти строчки, поражаясь, насколько точно они описывают мою жизненную ситуацию.

* * *

Я пропустила уйму уроков по русскому и получила из деканата извещение, что если я хочу продолжать эти занятия, то должна принести подписанное преподавателем письмо. Я отправилась на прием к Варваре. Она подписала письмо без лишних слов и сказала не волноваться о деканате, но ей показалось, что я в этом семестре сама не своя и рискую получить «четверку».

– Это из-за соседок? – спросила она. Я и забыла, что рассказывала на занятиях о своих соседках. – Мне знакомы эти проблемы. На первом курсе мне пришлось поменять соседей.

Я впервые задумалась о том, что Варвара в Восточной Германии ходила в университет, и о том, какой она была на первом курсе. Я ответила ей, что с соседками всё налаживается. Она спросила, не хочу ли я поговорить о чем-нибудь еще. Вид у нее был очень добрый и серьезный – огромные мягкие глаза и квадратная челюсть.

– Вам не кажется, что имя Соня несчастливое? – вырвалось у меня.

– Что ты имеешь в виду?

– В «Дяде Ване», в «Преступлении и наказании». Даже в «Войне и мире» она вызывает жалость, она… – я заколебалась, не желая употреблять толстовское слово, «пустоцвет».

– Она так и не получает своего мужчину, – произнесла Варвара. Я заметила в ее глазах удивление и сострадание и – со вспышкой ужаса – почувствовала, что она поняла, о чем я говорю.

* * *

У нас с Иваном выработался ритм: он писал мне раз в неделю, а потом я заставляла себя ждать неделю, прежде чем написать ответ. И даже эта неделя казалась громадной потерей времени. Однажды прошло восемь дней, а письма я не получила, потом – десять дней, и я, уверенная, что он уже никогда теперь не напишет, впала в отчаяние. В итоге сообщение пришло. Поле «Тема», где было написано безумие, вселяло надежду, поскольку это соответствовало моим чувствам. Но когда я открыла письмо, то обнаружила лишь одну строчку: У меня через две недели диплом, я тебе потом напишу.

На испанских занятиях мы посмотрели гневный фильм на баскском и грустный – на галисийском. Преподаватель сухим тоном объяснил, что пейзажи в Галисии – невыносимой красоты, что там всегда идет дождь, что там много замков, петроглифов и кромлехов, и что побережье там – чистый камень, как в Ирландии. Галисийцы интровертны, смиренны и меланхоличны, на вопрос они нараспев отвечают вопросом, и еще они играют на «примитивных волынках» под названием gaita galega. В языке у них восемь восходящих и нисходящих дифтонгов – ai, au, eu, ei, oi, ui, ou и iu. «Галисийская троица» – это корова, дерево и море; да галисиец и сам – крылатое дерево; он улетел, невзирая на корни.

* * *

– Снег весной, ну как это называется? – говорил итальянец-психолингвист с интонацией, которая, очевидно, должна была демонстрировать обаяние и юмор, но мне она казалась исполненной невыразимым унынием мира. – Почему никто не способен по-настоящему насладиться неторопливым обедом?

На занятии по философии мы говорили о проблемах, с которыми столкнемся на Марсе, – о проблемах языка. Если мы, допустим, прилетим на Марс и марсиане, завидев бегущего кролика, будут всякий раз говорить «гавагаи», мы не сможем знать наверняка, к чему это «гавагаи» относится – к кролику, к бегу или к мушкам, живущим у кроликов в ушах. Мне всё это казалось невероятно тягостным – и языковые барьеры, и кролики вместе с их мушками в ушах.

* * *

Однажды вечером позвонил Ральф и спросил, чем я занимаюсь. Мы отправились в «Пиццерию Уно».

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал Ральф и заказал брускетту. Что такое «брускетта» – я не знала.