Идолопоклонница

— Мамы? — удивленно переспросила Катя. — Нет, Жень, ну что ты! Какая мама? Нет. Мы с ней, скорее, подругами были. Впрочем… Какая ей из меня подруга? Она ж на одиннадцать лет меня старше, как Олег. Нет, скорее, она меня воспринимала, как младшую сестру. А я ее, соответственно, как старшую. В общем, Олег частенько бросал нас одних. Бизнес, бизнес, будь он неладен! Все хотел зарабатывать не меньше жены, что б не комплексовать. У него, знаешь ли, бзик, как у Гоши из фильма 'Москва слезам не верит': мужик не имеет права зарабатывать меньше жены, и всё тут. Потому и пропадал целыми днями. А у Алины завелись тараканы в голове. У нас хоть и большая разница в возрасте, но когда поговорить не с кем… В общем, проскакивали в ее речах такие странные мотивы. Мол, она Олегу не пара, она ему жизнь портит. Что если бы не она, он нашел бы себе другую женщину, настоящую, которая ему сможет родить ребеночка. Все время говорила, что она должна его отпустить. Что он не сможет быть счастливым с нею. Что он не уходит только из жалости. А на самом деле, мол, только и мечтает о разводе. Просто, говорила, он слишком порядочный для того, чтобы самому позаботиться о своем счастье. Мне бы прислушаться к ее словам, понять, что для нее это слишком серьезно… Но… Молодость, молодость! У меня как раз Сережка в генплане появился. Я ходила такая счастливая, такая гордая! Живот свой огромный носила, как знамя! И даже не представляла, как ей это больно. Она-то как раз за меня радовалась, однако это не мешало ей страдать. А я не видела, я не понимала, ослепленная счастьем. У нас с Игорьком никогда копейки лишней не было, ты же знаешь. Олег на него даже злился первое время: мол, что это за мужик такой, который семью не может нормально обеспечить. А потом, когда я забеременела… Он за это Игорька готов был на руках носить.

Катя вдруг как-то сморщилась, брови резко сошлись у переносицы, образовав глубокие морщинки, носик вздернулся, и на глазах сверкнули слезы. Всхлипнула, шморгнула носом, улыбнулась:

— Ой, Женька, видела бы ты его в тот момент, когда я ему сообщила о беременности! Мой Олежка, мой суровый серьезный братик, расплакался, как кисейная барышня. Он не плакал, Женька, он рыдал! В голос рыдал! Мне кажется, он так выстрадался за эти годы вместе с Алиной… Ах, какие же мужики дураки! Ну почему он никогда не показывал Алине своих чувств, своих переживаний?! Он, дурачок, думал, что от его твердости ей легче станет. Старался не демонстрировать истинных своих чувств. Всегда с таким равнодушием говорил о детях, подчеркивая, что ему совершенно наплевать на то, что у них нет детей. А сам… Я ведь даже не представляла, как он измучился… И вот когда я ему рассказала о своей беременности… Женька, как он плакал! Он плакал и смеялся одновременно. А слезы текли ручьем! Он меня обцеловал всю, он меня на руках по всей квартире таскал, как перышко! И смеялся, и плакал… Никак остановиться не мог…

А теперь Катя сама не могла сдержать слез. Они катились и катились по ее щекам, а она только стряхивала их, когда они подбирались к крыльям носа и начинали щекотать его. Плакала, шморгала носом. А бровки как-то так несчастно оставались сдвинутыми на переносице, почти до неузнаваемости исказив ее лицо.

И у Жени вдруг тоже защипало в носу. И совершенно неожиданно на глазах появились слезы. Казалось бы — ей-то какое дело до чужих проблем? Ей со своими бы разобраться. Но как-то все сошлось в одну точку, как-то тисками сжало сердце. Ведь никто не плакал от счастья, когда она объявила тому, кому в ее памяти нынче места нет, о том, что скоро станет матерью, его лицо исказила гримаса разочарования, а уж никак не слезы радости. А теперь… Ведь ей уже двадцать восьмой год, а детей тоже нет, как у Алины. И даже мужа нет. И даже надежды на то, что он объявится в ближайшем будущем, тоже не слишком много осталось. И что ж ей, всю жизнь одной куковать? Когда у других уже полноценные семьи: и муж, и парочка замечательных ребятишек…

А еще… А еще было как-то очень странно слышать такие вещи об Олеге. Как-то не вписывались Катины воспоминания в образ страшного человека Зимина, который нарисовал перед Женькой Городинский. Кто прав, кто неправ? Кому верить? Разве может страшный человек Зимин плакать от счастья? Вот хмуриться и делать равнодушное лицо при несчастной, не умеющей родить ребенка жене — это да, это запросто. Вот тут Зимин для Жени был очень даже узнаваем. Но плачущий Зимин?! Это нонсенс. Если только не ложь все то, что наговорил ей Городинский. Но если бы это было ложью, с какой бы стати Димка так его испугался? До обморока, до бабской истерики?

Катя в очередной раз всхлипнула, улыбнулась одними уголками губ, и продолжила: