Идолопоклонница

— Вот с того самого момента Олежек Игоречка на руках носит. И даже запрещает ему заводить разговоры о бизнесе. Мой-то, бизнесмен, ёлки-палки, собрался было собственным делом заняться. Так Олежек ему быстренько мозги на место вправил. Мол, твое дело семьей заниматься, а не бизнесом. Сиди в своем НИИ, пока не поразгоняли. А разгонят — я тебе другое местечко подыщу. Ты только семью береги, говорит. Это твоя главная по жизни обязанность. А деньги уж зарабатывать, мол, предоставь мне. Я, говорит, вам не чужой, а вы мне и подавно самые родные на свете… Вот Игорешка мой и не парится. Высиживает честно зарплату, не особо при этом напрягаясь. Конечно, это как-то неправильно. По крайней мере, не совсем правильно. Мужик все-таки. Должен бы семью обеспечивать. А Олег уперся рогом: я, говорит, семью потерял, а тебе не позволю. Очень уж ему тяжело развод с Алиной дался…

Катя тяжко вздохнула, переживая за любимого брата, и подхватилась:

— Ах, да, развод! Я ж все время перескакиваю. Так вот. Олег с головой ушел в бизнес, дома бывал все реже. Он, пожалуй, у нас с Игорем бывал чаще, чем дома. Я как раз Сережку родила. Так Олег к нам каждый день с ним нянчиться приезжал. Если б ты только знала, как он детей любит! И Сережку, и маленькую Алинку. Да, это, кстати, именно он настоял на том, чтоб я ее Алинкой назвала. В честь Алины. Уже после развода. Ой, опять перескакиваю. Это же уже потом было. А сначала у нас был только Сережка. Так вот, Олег, значит, дома стал бывать все реже. Не потому, что завел себе кого-то на стороне. Просто… Тут ведь все в кучу свалилось, в один узел завязалось. Тут и бизнес с постоянными поездками, тут и Сережка мой. И Алинины тараканы… Она сама к нам не ходила, не могла спокойно на Сережку смотреть. Это для нее было настоящей пыткой. Поэтому Олежек ходил к нам один, без нее. А когда возвращался домой, Алина сама не своя была. Она как будто в ожидании удара сжималась. Все боялась, что Олежек ей сейчас начнет рассказывать, какой Сережка смешной, как ему нравится подпрыгивать на руках, как начинает ножками отталкиваться от коленок, того и гляди пойдет. А Олег это прекрасно чувствовал, потому и не рассказывал, не делился с ней ощущениями. А Алина воспринимала это не как заботу о себе, а как оскорбление. Ей все казалось, что Олежек только о том и думает, что она не может ему родить такого же Сережку. В общем, после Сережкиного рождения между ними словно трещина образовалась. Им бы ее быстренько залечить, законопатить, а они только отдалялись друг от друга. А потом…

Катя вздохнула, резко распрямила плечи, как будто подготовилась к атаке на невидимого врага. Брови надменно изогнулись, крылья носа встрепенулись и словно бы забыли осесть на место, и она продолжила каким-то холодным, чужим голосом:

— А потом в редакции музыкальных программ появилось юное дарование в виде очаровательного сладкоголосого мальчика с золотистыми волосами. И звали это дарование Дмитрием Городинским. Да только сладкоголосым это чудо стало чуть позже… Когда его голос стали пропускать через хитроумную технику. Потому что на самом деле голосок-то у него самый обычный, средненький. Это сама Алина говорила. Им ведь с Олегом почти не о чем уже было говорить, и, чтобы совсем не перестать общаться, она частенько рассказывала ему о работе. Ну и Олег ей, естественно, рассказывал о своих делах. Вот Алина-то и рассказала, что пришел совершенно очаровательный мальчик, очень красивенький, с потрясающе-огромными глазами. Просто невероятно красивый, сказала. Идеальный вариант для эстрады. А вот с голосом не сложилось. Еще посмеялась тогда. Мол, как судьба жестоко шутит над людьми. Ну, подсуетилась, нашла для него тепленькое местечко на подпевках у Алтуфьевой. Очень он у нее эффектно смотрелся в черных кожаных штанах и коротенькой маечке с глубокими проймами. Помнишь, у нее песня была 'Зачем тебя я повстречала'? Он там в конце хватал ее на руки и поднимал над собой, как флаг. Так и уносил ее со сцены. Но этого мальчику было мало… Мальчику хотелось славы. Любой ценой. Любой…

Катя снова вздохнула. Горько-горько. Как будто мальчик, ищущий славы, предал ее лично. Брови красноречиво опустились и сомкнулись у переносицы, изображая крайнюю степень скорби: