Идолы театра. Долгое прощание

Остается как-то соединить космополитические и националистические нарративы в идеологизированном сознании аборигена, с его идолами пещер. В сознании-пещере глобальный космополитический мир может играть роль гротескного Отца – предмета поклонения, копирования, слепого подражания, – пришедшего на смену живому Отцу традиции и космоса. Связь с таким Отцом предполагает ложное возвращение блудного Сына, превратившегося в Раба для своего Господина: так, Украина, оторвавшись от подлинного Отца (Древней Руси, русской цивилизации), воображаемо «вернулась» к либеральному космополитическому Западу, неся с собой спровоцированные и поддержанные им же этнические пережитки. Если Отец «дозволяет» быть Иным по отношению к нему, не запрещая отличие, несходство националистического Сына с космополитическим Отцом легитимируется: житель колонии начинает ошибочно полагать, что это отличие – не просто милостивое разрешение, но и некий «бонус», привилегия,

предоставленная Отцом, что подтверждает в сознании Сына культ его избранности. Поведение эмоционально неуравновешенных беженцев из стран третьего мира в Европе, в полной мере раскрывает этот букет претензий, притязаний и экспектаций к Отцу, невыполнение которых вызывает чувства обиды за не полученное «по праву». Особость статуса «любимого» Сына отличает перверзивные отношения с Отцом от истинных: в истине Сын возвращается к Отцу в полном смирении, осознании своей неправоты и просьбой о прощении и принятии.

2.3. Некрофилия в постколониализме: идол Другого

Финансовый кризис 2008 года побудил к поиску новых форм воспроизведения и сохранения глобальной культуры: вместо тотального захвата – вхождение в сеть дробных, но при этом внутренне монолитных и замкнутых, блоков, каждый из которых имеет непроницаемую внутреннюю реваншистскую идентичность. Глобальный мир – космополитный и плюральный, допускающий всех и вся, блоки – этноцентрические, допускаемые глобальным миром. Космополитизм принимает не столько формы массовости, стандартизации и унификации, сколько плюрализма, дифференциации и релятивации морали в контекстах множественных истин, предполагаемых постструктуральной антропологией. Как изестно относительность этик есть полное отсуствие морали.

Благодаря деконструкции кантовского нарратива всеобщности в постколониальной парадигме сочетаются несочетаемые проекты: идолы родовых этнических пещер и космополитически безликие идолы рынка, либерализм с национализмом, а цивилизационный подход, идущий от О. Шпенглера, А. Тойнби, Н. Данилевского, С. Хантингтона, принимает весьма искаженные черты правого консерватизма. Каждый культурный гештальт рассматривается не сам по себе и не как часть Востока или Запада, а как инструмент гибридной войны Запада против Востока. Особенный интерес для постколониализма представляют страны-фронтиры, страны переднего края, которые являются последним форпостом Востока на Западе и последним форпостом Запада на Востоке. Сочетая в себе романо-германские и греко-византийские черты, латинизм и православие, эти регионы буквально раздираются на части между двумя массивами в строгом бинаризме их цивилизационного противостояния, которое принимает черты многополярности: Запад и Восток, Европа и Россия, Чужие и Свои.

Именно такой вечной периферией и является Украина: одна из самых болезненных стран, которая никак не может выработать собственную цивилизационную субъектность, поскольку восточная ее часть (Новороссия) является элементом русской цивилизационной субъектности и составляет единое духовное целое с гештальтом Древней Руси, а затем Российской империи и СССР, а западная часть тяготеет к англо-саксонскому, романо-германскому, латинскому массиву. Самостоятельная творческая функция в экономике, политике и культуре здесь утрачивается, часть детерминируется целым, что отражается на военной и демографической ситуации в регионе. В результате Украина как западно-восточный фронтир стала прокси-территорией, с которого развернулась долгосрочная стратегия противостояния России с коллективным Западом, воздействующем на русский мир посредством украинской «прослойки», используемой практически вслепую.

Украинская модель продемонстрировала, исходя из возрожденной древней мифологии, искаженную модель цивилизационизма, предусмотренную постмодерным капитализмом. Мир сетевого рынка дробит пространственные идентичности, провоцируя их внутренние противостояния. Правых сменяют левые, на смену националистам приходят либертарианцы: это не снимает напряжения внутри региона и не освобождает его от этнического фантазма и дичайшего реваншизма, но маскирует его новым символическим рядом. В определенный миг все подспудное и тайное вырывается наружу, и тогда начинается большая война. Мягкая сила вновь сменяется на жесткую, да и была ли когда-то эта мягкая сила, служащая лишь драпировкой? Капитал движется, разделяя и властвуя. Война подхлестывает капитал.