Иду на вы…

Песах сидел в саду, густо заросшем высокими, обильно зеленеющими деревами, с широкими тенистыми алеями, ходить по которым, вдыхая в себя морской, сладко пахнущий водорослями воздух, разрешалось лишь хаберам да еще тем из воинской знати, кто приметен был делами и заслужил доверие мэлэха. Хмурость наблюдалась в смуглом, по-птичьи остром лице выссокородного мужа. Кресло под ним с высокой, обшитой собольими шкурками, спинкой поскрипывало, когда Песах вдруг вскидывал над головой руки, как бы обращаясь к Всевышнему, и, не получая от него ответа на мучающие вопросы, досадовал. Но нет, не к Господу обращался царь Хазарии. Истина не в Нем, восседающем высоко, но в стремлении человека походить на Него. С юных лет Песах привык доверяться только себе, мысли, рождаемой в нем, смертном, а не уповать на Владыку небесного мира. И это пошло не от него, от племени, к которому принадлежал, прошедшего через муки и унижения и не потерявшего веры в свою избранность. Когда бы исчезла эта неколеблемость, что сталось бы со всеми ими, принявшими закон Яхве? Иль не растворились бы они в огромном людском потоке? Но то и благо, что они не ослабнут в духе, даже пребывая на смертном одре. Ибо что есть дух истинный, как не отражение божественной сути избранного Господом народа? Песах потому и воздевал над головой руки, что хотел бы, впрочем, и сам об этом не догадываясь, отогнать от себя все мешающее раздумьям, хотя бы и небесные видения, что иной раз прозревались им и смущали. Что-то странное отмечалось в них, смута какая-то, точно бы она, эта смута, чужеродная Небу, привнесена была от земли, от его племени, а может, и от него самого, создавшего в дельте Великий реки иудейское царство и стремящегося к тому, чтобы воссияло оно в невиданном доселе блеске и воспринималось бы даже слабейшим из людей как земля обетованная, но вдруг подобно ослу, не совладавшему с хозяйской ношей, споткнувшегося на ровном месте, а потом упавшего на колени. О, как же это неприятно — чувствовать, как вянет на сердце уверенность. А ведь она в прежние леты никогда не покидала его. Он догадывался, отчего это происходит: княгиня Ольга по сей день выказывает непокорство, не желает мириться с тем, что Русь подпала под власть сынов Яхве, хотя внешне, как сказывают доброхоты, мало что меняется в ее лице при встрече со сборщиками дани для каганата, поднявшими шатер в центре стольного града у речки Киянки в Пасынчей Беседе. Говорили доброхоты, что на прошлой седмице приезжала она туда с немалой сторожей и встречалась с иудейской старшиной, и не было в ее словах уважения к ней, облаченной властью. Смеялась дерзко, когда старшина спрашивала, отчего так скудна дань от великокняжьего Двора, иль ослабло полюдье и не прокормишься чрез него?.. Смеялась, отвечала уклончиво:

— Велико число земель росских, не каждую объедешь с полюдьем. Когда б на то была воля мэлэха, то и поехал бы сам. Может, чего и поклали бы в его торока?

Потому и говорила так Ольга, что знала: агаряне сильны в конном строю, а в лодьи их не посадишь, тут же и теряются, не умея совладать с веслом. А посуху далеко ли уйдешь?.. Знал про это и Песах, попытавшийся однажды пробиться с войском к Невогороду: чуть только и дотянули до северской земли, там и остановились в какой-то крепостце, а когда поели все припасы, что удалось добыть в ближних селищах, отступили, не солоно хлебавши.

Песах сидел в саду близ своего Дворца, высоко взнявшегося над Итилем, и мысли его были безрадостны. Странно это. Никогда прежде с ним не случалось ничего такого, он даже не очень огорчился, когда девять весен назад управительница Руси ездила в Царьград. Он не увидел в ее поездке опасности для себя, полагая, что не сговориться ей с кесарем, властен и крут, во злате купаясь, неба не видит, угасло оно для него, венценосного, еще в те поры, когда он, Песах, огнем и мечом прошел всю Таврику, разрушая златоглавые церквы и сжигая жилища ромеев, изгоняя самый дух их. Песах остро ненавидел Ромейское царство, откуда во времена Романа бежало великое множество иудеев, не пожелавших поменять свою веру. Сказано про те черные дни в священных Письменах: «И шла впереди иудеев смерть, и падали слабые, но сильные укреплялись в духе. Тогда и открылась им Великая река, и в дельте ее, изрезанной семьюдесятью протоками, на островах укрепились гонимые, и были довольны». Здешний люд оказался податлив на ласковое слово, поверил гонимым, и стали те жить в соседстве с тем людом, ибо сказано было старейшиной иудеев: «Не мечом, но разумом вознесемся высоко». И было так: рожденное в тайне, в тайне и пребывало, постигаемое лишь избранными. И пошел каган Хазарии со свитой на пустынную гору в сопровождении хаберов и отыскал там глубокую пещеру и сделал себе обрезание, а потом отпраздновал субботу. И сказала в те поры дочь знатного иудея Серах, обращаясь к владыке ближних и дальних земель Хазарии:

— Ты познал истинного Бога, которому поклоняюсь и я, и отнене никто не помешает нам возлюбить друг друга и обрести земное блаженство.