Иду на вы…

Несвычно со здешней природой небо было чистое и ясное, и малое исчерненное дождевыми потеками облачко не потревожит его. В теплом влажном воздухе не наблюдалось и слабого шевеления ветра. Дышалось легко и свободно, не обращенно к живой сути своей, как если бы он теперь принадлежал не земле — матери, но Небу, и только Небу. Ахмад и в самом обрел в себе некую небесную струну. Она пела в нем, сладостно умиротворяющая в сущем, звала к чему-то несвычному, сияющему. В какой-то момент ему страстно захотелось там и остаться, в глубинно ясных просторах, куда утянулся дух его. Но тут нечаянно взыгравшая в нем струна лопнула, и боль ударила Ахмаду в уши и не сразу отпустила. Когда же отпустила, он увидел, что стоит возле минарета, протянувшего к высокому небу сияющее копье, опершись рукой о гробницу славных хорезмийских мужей, обретших успокоение в Итиле. Он не удивился тому, что пришел сюда. И раньше, когда на сердце делалось неспокойно, приходил сюда и подолгу стоял возле гробницы, размышляя о минувшем и отыскивая в нем благостное для себя. Им, первым, было непросто оказаться в чужом краю в соседстве с людьми, кого в прежние леты они не то чтобы сторонились, скорее, старались не замечать. Впрочем, и тогда было нечто, соединявшее их, наверное, решительность, с какой и те, и другие обрушивались на иноверцев, кто поклонялся своему Богу, видя его в облике ли человека, восседающего на плывущем по небу облаке, в солнечных ли лучах, скользящих по земной поверхности, живительных, наполненных вселенским духом, говорящих о малости сущего, требующих от людей, чтобы они не отрекались от сей малости, но воплощались в ней, обретя бессмертную душу. Может, это, соединяющее людей разной веры и было причиной того, что хорезмийцы охотно приняли приглашение иудейского царя и стали служить ему. Впрочем, так произошло не сразу, а лишь время спустя, когда они поняли, что ходу назад им нет: земли Хорезма к тому времени оказались под тяжелой рукой Халифа, а тот не прощал отступников. Перемена в судьбе выходцев из Хорезма, хотя и была многими воспринята болезненно, не поколебала в их духе, тем более, что пришли они сюда вместе с семьями и обосновались на новых землях прочно и ничем не утесняемо. Они стали верной опорой мэлэха. Блестяще владея воинским ремеслом, понимая истинное его назначение, как и свое собственное, они укрепили мощь Хазарии, приведя в повиновение ей все соседствующие с каганатом племена. За то и были вознаграждены. Для них соорудили из красного кирпича мечеть недалеко от царского дворца, в разных концах города воздвигли сиящие пики минаретов. А потом появилась гробница, возле которой теперь стоял везирь и считывал из памяти, и на сердце у него не то, чтобы укреплялось, он был истинным сыном Пророка, и понимал земную жизнь как временное пристанище, после миновения которой надобно ждать чего-то другого, ослепительно яркого и дивно прозрачного, подобно хрустальной воде в горном арыке, но как бы расслаблялось, утишивалось, отстраняя от надвинувшейся на него тревоги. Про нее не скажешь, что она отчетливо обозначаема в сознании, она точно бы приглушена привычными чувствами, говорящими о надежности всего, что сделано им по воле Песаха, которая принималась, как если бы рождена была его мыслью, благожелательно и с тихой, ничего в нем не сдвигающей покорностью.

Воздух возле гробницы пропитался запахом роз и виноградной лозы. Ахмад с удовольствием вдыхал его и все более укреплялся в духе. И к тому времени, когда к нему подошли длиннобородые имамы и заговорили, перебивая друг друга, о том, что из города Булгара пришел некто, засланный туда для наблюдения за умами исмаильтян, и сказал, что среди них ныне наблюдается разброд и шатание, везирь стал спокоен и с легкой усмешкой оглядел имамов. У одного из правоверных слегка размоталась чалма, но тот не замечал этого, упорно смотрел на везиря, как если бы требовал от него немедленного наказания пошатнувшихся в вере. Ахмад сказал жестко:

— Видать, прослышали правоверные Булгара о приближении к городу ратников росского кагана и пустили в душу смуту. Но за этим надо следить вам, почтенные хранители Истины. Я ж только воин, стоящий на ее страже.

Он и не посмотрел на имамов, когда уходил. Они вдруг сделались ему неприятны. Странно, он не сказал бы, отчего так? Иль в прежнее время имамы не требовали от него вмешательства в чью-то жизнь, чтобы утвердить ее или оборвать ударом сабли? Но раньше он не противился этому, понимая про свою власть над людьми. Что же поменялось теперь?

Имамы с досадливым недоумением глядели, как он удалялся от них, сопровождаемый немногочисленной охраной. Служителям Аллаха помнилось, что он пренебрегает ими, чего никогда не наблюдалось прежде, и в них что-то стронулось. Значит, и впрямь неладно в каганате, что-то подтачивает ту жизнь, к которой они привыкли? Значит, и она, эта жизнь, способна обрушиться или обрести новые черты, противные их суждению о земном и небесном мирах?