Иду над океаном

— Мы будем у меня, в моей комнате, Стеша. Хорошо? Ты — в душ. Если хочешь — залезай в ванну. Я сейчас все приготовлю, а потом — ко мне. — Мария Сергеевна говорила и говорила, хлопотала и двигалась по комнате, давая себе время найти ту струнку в себе, в Стеше, то мгновенье, когда можно стать самой собой, когда начнется главное…

— Чего бы ты хотела поесть, Стеша? — вдруг спросила Мария Сергеевна. И руки ее замерли над стопкой чистого, пожалуй, еще ни разу не надеванного ею.

— Ну, честное слово… Я, право, не знаю. Я вовсе не хочу есть… Мы…

— Нет, нет… Я знаю, как вы… Да ведь без еды и нельзя. Мужики в таких случаях водку пьют. А мы будем… Ну вот… — И Мария Сергеевна счастливо засмеялась, откидывая назад голову с тяжелым узлом темных волос, шелковистых, отливающих золотом и каким-то незнакомым, но драгоценным металлом… — Я накормлю тебя тем, чего сама смертельно хочу. Знаешь, когда я была маленькой, я жила в деревне. Нас у отца было трое, но девчонка — одна я. Родилась я поздно. Позднее брата последнего на десять лет с хвостиком. А мамы, как я стала помнить себя, не было уже, она умерла. Так до сих пор и не знаю отчего, но ее не было. И отец и братья очень любили картошку в мундирах. Ты не поверишь, какая это прелесть! Когда я смертельно захочу есть, я вспоминаю не то, что дома осталось, а именно картошку с постным маслом, горячую, в мундирах. Странно устроены люди. Вот ведь как давно все это было, а я помню.

— Они и сейчас живы?

— Нет, Стеша. Их нет. Отца в тридцать втором нашли под мостом. Сказали — ехал в район на тяжелой телеге и провалился на мосту на этом. Это осенью было. Старший брат в финскую погиб. А средний — с войны не вернулся. Как ушел, так и ни звука ни от него, ни о нем.

У Стеши в жизни вышло наоборот — они жили вдвоем с матерью. Отец ушел в другую семью. Но ушел так просто и безоговорочно, словно умер. И они обе никогда не вспоминали о нем. А мать и сейчас работает на комбинате, и не едет к ним, Курашевым, потому что помнит свою судьбу — свекровиных рук дело, что осталась одна с дочерью и потому еще, что пока «и ноги ходят, и руки делают…», но, правда, теперь уж, наверно, приедет: стареть стала. Но, может быть, в самом тоне, каким Мария Сергеевна рассказывала, было что-то такое, что делало их прошлые жизни похожими одна на другую, словно и жили они по соседству и в одно и то же время решались судьбы их обеих. Стеша твердо, но недолго посмотрела в глаза Марии Сергеевны и увидела, как в них, устремленных к Стеше, распахнутых, что-то словно подтаяло. Да и сама Стеша с трудом проглотила комок в горле.

Она тряхнула светловолосой головой.

— Ну ладно, где ваша ванна? Или душ, как там.

Может быть, вот и наступило оно — время подлинной их дружбы и радости: не было сейчас для Стеши здесь ни генеральского особняка, ни генеральской жены. Отношения между людьми в армии хоть и не сформировали душу Стеши, и Стеша так и осталась свободной и самостоятельной, но когда речь шла о такой разнице в положении, как у Курашева и Волкова, — было понятно — армия наложила отпечаток. И вот Стеша освободилась от этого. Сведи судьба их вместе в гарнизоне в полку, где Стеша прожила такие долгие, как целая жизнь, шесть лет, Стеша рядом с Марией Сергеевной чувствовала бы себя по-человечески старше, чем сейчас. Она поняла это и усмехнулась, не размыкая бледного рта. И в зрачках у нее появились огоньки.

Потом, когда они ужинали наверху, в комнате Марии Сергеевны, на пороге появилось изящное, стройное, большеглазое создание. Оно оглядело всех и совершенно бесцеремонно и в то же время обезоруживающе просто произнесло:

— Мама, у тебя гости?

— Да, Наташа. У меня гости. Поля накормит тебя. И ты можешь идти к себе.

Создание потянуло воздух носом.

— Что это так пахнет?

— Это картошка в мундирах, Наташа… — тихо ответила Мария Сергеевна. — Поля тебя накормит.

— Картошкой в мундирах?

— Нет. Чем положено.

Ни одним жестом Наталья не отметила присутствие Стеши, но это не вернуло Стешу к прошлому. Она спокойно и чуть насмешливо глядела на младшую Волкову. И Наталья вдруг дрогнула — она ответила Стеше взглядом чуть растерянным, чуть обиженным.

Наталья знала всех маминых знакомых и всех иных, кто может вот так спокойно сидеть у них в доме — в доме генерала Волкова. И вначале это было сильнее ее. Но, увидев глаза сидящей перед матерью женщины, смутилась. Что-то в ее лице и во взгляде, а скорее всего в отношении к ней, к Наташе, было общее с обликом Володьки, каким он был в последнюю их встречу. И душу ей словно чем-то оплеснуло. Она гибла на глазах у них. Но они не видели этого, это знала только сама Наталья… А Мария Сергеевна сказала спокойно и от этого еще более жестко:

— Ты помнишь, когда отец улетел в командировку, там, куда он улетал, один летчик совершил подвиг и чуть не погиб? — И Мария Сергеевна, спрашивая, точно вдалбливала каждое слово в прелестную головку дочери. — И вот перед тобой Стеша — жена этого летчика.