Иду над океаном

Голос Марии Сергеевны, когда она произносила имя женщины, содержал столько тепла и нежности, что имя это показалось Наталье огромным-огромным. Она даже невольно повторила его про себя: «Сте-ш-ша».

Наталье хотелось сгладить чем-нибудь свою резкость, но она глянула только на Стешу и круто, так, что ее волосы описали круг у лица, повернулась и ушла.

Некоторое время после ее ухода Мария Сергеевна молчала: она не хотела ни жаловаться на свою дочь, ни комментировать ее поведение — какой бы взрослой ни была Стеша, такой большой дочери у нее не может быть, и, кроме того, Марии Сергеевне не хотелось приобщать к своему возрасту Стешу — она и сама рядом с ней чувствовала себя моложе и сдержанней, легко набиралась какой-то силы, и эта сила звенела в ней.

На улице сделались уже полные сумерки и пошел мелкий дождь. Мария Сергеевна открыла окно. Хлынула в него сырая прохлада с запахом земли, листьев и воды. И, хотя окно было обращено в сторону от центральной улицы, в самую глубину парка, окружавшего особняк, вместе с прохладой сюда ворвался и неизбывный, никогда не умолкающий шум города, а деревья в парке были высокими, почти такими же, как и на даче. Только отличались чем-то, словно их чуть причесали и постригли и, может быть, воспитали в них сдержанность. Они стояли чуть поодаль и не так плотно, как в тайге. Мария Сергеевна усмехнулась этим своим мыслям о деревьях. Откуда может такое взбрести? Вдруг она увидела сквозь ветви деревьев, далеко-далеко короткую строчку зеленых-зеленых, не похожих на житейские и уличные, огней. И неожиданно Мария Сергеевна поняла, что видит издали огни своей операционной. Там сейчас работает кварц — уничтожает микрофлору. Она обернулась.

— Стеша, хочешь, я покажу тебе свою клинику?

— Не знаю, — не сразу, медленно отозвалась Стеша. — Я боюсь всего, что пахнет больницей…

— Нет, Стеша. Я тебя понимаю. Я всю войну пробыла в авиационном госпитале. Это совсем не то… Я сама не знаю, но я очень хочу тебе показать свою клинику. Понимаешь, Стеша, вот это.

Мария Сергеевна повела рукой, показывая комнату. Она показывала большее: свою жизнь здесь. И Стеша поняла это. Она серьезно и просто смотрела со своего места на Марию Сергеевну, стоящую у окна.

— Понимаешь, Стеша, я думала, вот это и есть то, что нужно мне. Я никому не говорила, даже самой себе, что считаю это самым главным… И так было… А потом… приехал один хирург. Большой — не ростом и не фигурой… Просто очень большой человек. Я и раньше видела больших хирургов. В Москве в знаменитой клинике работала. И сама о себе думала: вот, мол, я. Достойна мужа своего. И достойна их. Раз они со мной работают. А теперь поняла — игра все это была. И люди, понимаешь, настоящие люди, видели это, а я не видела и не слышала, занимала их место. Ужас! Ужас! И вот он приехал…

«Боже мой! Боже мой!» — с отчаянием думала она тем временем от бессилия рассказать, как видела и понимала всю свою жизнь теперь.

— А потом появилась ты… Стешка, Стешка… — Мария Сергеевна покачала головой. И она впервые назвала Курашеву «Стешкой», а не Стешей. — Ты там жила и живешь, а я увидела тебя и не знаю, отчего вдруг точно узнала: нельзя мне жить, не видя людей в лицо, подробно, как тебя.

Мария Сергеевна напрасно беспокоилась. Стеша все отлично понимала. И когда Мария Сергеевна говорила, перед ее мысленным взором представало ее собственное — аэродром, город на берегу темного, забитого зелеными льдами и черными пароходами залива, и она видела лицо Курашева…

Она встала:

— Идемте. Покажите мне вашу клинику, Мария Сергеевна… Если не трудно.

…Идти было недалеко. Они шли молча, переговариваясь лишь изредка. И огни в операционной то исчезали за черными громадами высоких зданий, то возникали снова среди других огней. Но их нельзя было спутать с другими — они горели тревожно и постоянно…

* * *

Волков поднимался по лестнице на четвертый этаж тяжело, и, может быть, впервые он осознавал свою грузность. Его не ждала внизу машина, — ни «газик», на котором он вместе с маршалом только что вернулся из поездки, ни черная «Волга» с никелированными молдингами. Он сам не знал, почему приехал сюда на автобусе. Волков не мог без фуражки. И он взял чужую фуражку с обыкновенной эмблемой, а не свою — всю в позументах, с генеральским околышем и тяжелую, как пехотная каска. Но поверх своей серьезной и необычной для этой поездки одежды он надел старый реглан, послав за ним из штаба округа Володьку.

Теперь он шел по лестнице. Ему тесны были маленькие ступеньки, новые, но уже с выщербленными краями. Левой рукой он держался за расшатанные перила, помогая своему сильному телу подниматься вверх.

У самой Людкиной двери он помедлил, точно сгруппировываясь перед взлетом, и резко позвонил. И потом он подумал даже с облегчением, что дома никого нет — так тягостно тянулось для него время перед закрытой дверью.

Но вот раздались легкие шаги. Волков понял, что это не его дочь. Он подождал еще. И Людка немного удивленно и растерянно, оттого что не ждала никого в такое время и занималась, смотрела на незнакомого.