Идущий от солнца

Вера не договорила. Легкий порыв ветра донес до ее слуха рокот мотора. Это был не гул паркетного «джипа» и не бархатный шум «фольксвагена», мчавшихся на всех парусах, с новыми клиентами ее стабильного и в то же время непредсказуемого секса. Это был рокот мотора, сулившего ей наказание за то, что она связалась с беглым «преступником» и, влюбившись, стала помогать ему.

– Тут как тут, легки на поминках, – тихо сказал Иван и, прислушавшись к шуму мотора, раздраженно добавил: – Делать больше нечего. Землю спасать надо от наркоты, пьянства, воровства, бандитской грязи! А они кого спасают?! Ублюдков, которые все развалили, а теперь хотят быть богатыми и бессмертными. Хрен вам, перевертыши! Сначала в коммунизм звали… в рай рабочих и крестьян, потом в капитализм, потом в реформы за пятьсот дней, от которых у моей мамки все коровы сдохли. А теперь куда?! К богатству, к бессмертию?! Для кого? Опять же, для себя! Не получите! – Иван в бешенстве, которое шло откуда-то из глубины его потревоженной души, сорвал с березы первую попавшуюся ветку и, перекрестив ею солнце, бросился к лошадям. – Сейчас я вас покормлю, родные мои, и в путь. А мы, драгоценные мои, дорогой перекусим. – Он опять посмотрел на солнце. – А эти робинзоны пускай болото пьют.

– Ваня, не говори так. Лошадей распрягать придется? – взволнованно спросила Вера.

– Нет, только привяжем к ели, и все. Потники снимать не будем. Я им овса дам, а ты пока сеном розвальни завали, особенно крашеные боковины.

Он быстро пошел за овсом, спрятанным в дупле старой осины вместе с подзорной трубой, а Вера стала заваливать сани сеном.

Гул мотора нарастал с каждой секундой.

– Торопятся, черти. Ты чувствуешь, как солнце палит? Не к добру. – Он достал из жилета длинную охотничью спичку, поджег.

Спичка сразу вспыхнула, и черенок ее мигом сгорел. – Видела, как спичка обуглилась?

– Что это значит? – удивленно спросила она.

Иван опять сорвал ветку с березы и перекрестил солнце еще раз.

– Это значит, что в природе происходят такие катаклизмы, рядом с которыми наша жизнь – мышиная суета, а этот вертолет – пылинка в океане огненного возмездия.

Вера глянула на его лицо, потом посмотрела на свою безрукавку, которая буквально светилась на солнце, и стала еще быстрее заваливать розвальни сеном.

– А если нас все-таки вычислят, накроют? – сверлила ее одна и та же тревога.

– Кто?

– Спасатели.

– Сразу понятно, что ты пришла оттуда. – Он брезгливо кивнул в сторону «черной дыры».

– Откуда?

– Из мегаполиса, где нынче всего две заботы – выжить и разбогатеть. А как же насчет совести? Красоты духа? Веры в свое призвание? В силу человеческого разума?

– Никак.

– Вот кто нас может накрыть. – Он опять посмотрел на небо, потом на солнце и прислушался. – Вертолет где-то в двух километрах… По всем признакам, двигатель уже задыхается… Уходить надо. Как можно скорее. Сейчас вертолет развернется. На это ему понадобится минут пять, потом сделает круг и, нависнув над «черной дырой», будет спускать лестницу. На все уйдет минут десять – пятнадцать. Как только он спустит лестницу, нам надо рубить канаты, и в открытое море.

– Ваня, ты как моряк заговорил, – неожиданно улыбнулась Вера.

– Когда-то я на флоте служил – на Баренцевом море. Может, во мне что-то вспыхнуло, заныло, и я бросился из Андермы на защиту Белого дома. Сейчас это смешным кажется. Но тогда я вкалывал на каботажном судне «Писец» в качестве матроса и очень любил поэзию. «Открылась бездна звезд полна. Звездам числа нет, бездне дна». – Он бросил лошадям охапку сена и достал из дупла осины подзорную трубу. – Кто написал эти удивительные стихи?

– Ваня, мне сейчас не до стихов.

– И все-таки? Я вижу, ты очень волнуешься. Не надо, милая. Пусть они волнуются и прыгают, как черти на сковородке, от одной прокольной «дыры» к другой. По-моему, они забыли, что «черные дыры» бывают не только в космосе, но и на земле. – Иван привел подзорную трубу в рабочее состояние и направил ее в ту сторону, откуда слышался гул вертолета. – И все-таки, кто написал эти емкие строчки?

– По-моему, Макаревич… Или еще какая-то другая машина…

– Ну… Ну..

– Может, Михаил?

– Горячо.

– Не то Бабарыкин, не то Бродухин или Правдухин.

– Холодно.

– По-моему, он лауреат Нобелевской премии, а может, Букера или Баксера. Михаил.

– Горячо.

– Бродский.

– Холодно. Не гадай. Эти строчки написал Михаил Васильевич Ломоносов. Кстати, он наш земляк, и вырос примерно в такой же курной избе, как мы с тобой. Вот и вертолет показался на горизонте. – Иван положил подзорную трубу на сухую косоражину и подкрутил оптику. – Я уверен, что души таких людей, как Михаил Васильевич Ломоносов, Александр Пушкин, Федор Достоевский, и многих других духовных философов бессмертны.

– Почему ты так решил?

– Вертолет следует прямо на топкое болото. Как только он спустит лестницу – уходим. Так вот, сначала я только догадывался, что они бессмертны, а теперь я уверен, потому что в яркие солнечные дни, когда у моего таежного родника стоит полная тишина и слышно, как бабочки-однодневки хлопают крыльями, до меня доносятся их голоса.