– Хватит двух штук. Тебе и мне… – так же тихо ответила она, так и не улыбнувшись.
– Мало! – возразил Иван. – А чем заморского гостя кормить будем? Да и десантник, по-моему, не только злой, но и голодный.
– Тогда четыре штуки.
Иван долго прицеливался и, когда раздался выстрел, сразу же спустил курок второго ствола. Последовал еще один выстрел, после которого не задетые дробью косачи взлетели, а тетерка продолжала наблюдать за подстреленными птицами.
– Любопытная дамочка, – подметил Иван. – У такой хороший приплод будет.
– Почему?
– Потому что ее даже подранки интересуют.
– Ваня, ведь ты тоже подранок, – неожиданно сказала Вера и задумалась.
Иван повесил ружье на можжевельник и с грустью посмотрел на выплывающую из-за леса луну. И Вера неожиданно заметила какую-то паническую, ни с чем не сравнимую тревогу в его глазах.
– Зачем ты говоришь об этом? – вдруг с болью сказал он. – Зачем теребишь мою душу? Я не подранок!
– А кто ты?
– Мое положение гораздо хуже и невыносимее любого подранка. – Иван перезарядил ружье другими патронами и, стукнув прикладом по стволу можжевельника, спугнул тетерку. – Я изгой, живой труп. Единственная моя отдушина – это родник, а теперь еще ты, моя весенняя ласточка. – Он грузно сел на лежавшую рядом валежину и, обхватив голову обеими руками, закрыл глаза. – Верушка, я не знаю, что происходит со мной… Обними меня, иначе я сейчас разревусь…
– Что с тобой, Ваня? – Вера отложила в сторону карабин и, присев рядом, обняла Ивана за шею тонкими и очень цепкими руками. Она сделала это с такой лаской, с такой необъяснимой нежностью, что он сразу открыл глаза и, ощутив ее прерывистое дыхание, крепко обнял невесту. Вера слышала, что он сразу зашептал какую-то языческую молитву, и глаза его постепенно становились влажными.
– Миленький мой, Ванечка, крепись, – шептала она прямо ему в губы. – Доберемся до капища, сделаю тебе тибетский массаж, успокою твое сердце.
– Верушка, в моей душе живет невыносимая боль.
– Какая, Ваня?
– Я устал находиться среди людей, напоминающих мне отвратительных безмозглых животных, живущих одними деньгами и физическими ощущениями. Я ушел от них в эти дремучие леса, но даже здесь от них нет покоя. Они лезут в мою душу, к моему космическому богатству, к моей вечности. – Он смахнул с лица слезы и, обнажив ее грудь, уткнулся в нее воспаленными губами. – Им богатство солнце не подарило, потому что они бездушные разрушители. Они еще до новой эры начали создавать демократию. Демосфен, Софокл, Еврипид, Пифагор! Где она?! Наверно, это была всего лишь мечта. Демократии никакой не было и никогда не будет. Тем более сейчас, в цифровой компьютерный век, где все, даже переживания и наличие адреналина в крови, измеряется цифрами. Где та цифра, которой можно измерить демократию?! Неужели она измеряется только «баблом»? Жулье губит планету. Оно умудряется русского православного человека учить при помощи якобы демократического искусства воровству и убийству. Люди с определенными взглядами создали веру, которая целиком опирается на волю Божию. Таким образом, они сняли с себя ответственность за все происходящее. В результате они оторвались от матушки-Земли, Солнца, человеческого разума. Они надеются, что Бог все простит.
– Конечно, простит. Он должен простить, – перебила его Вера.
– Это заблуждение. Он простит только тех, кто помогает расцвету фауны и флоры! Кто создает условия для незыблемых земных законов. – Он поднялся с валежины и, подойдя к ружью, повесил его на плечо. – У многих людей теперь нет души.
– Почему?
– Космическая орбита человеческих душ не успевает обеспечить душами быструю рождаемость людей. Ты знаешь, что каждый ушедший из жизни человеческий дух проходит длительную обработку в космосе?
– Ты что-то говорил спецназовцу, но я не врубилась.
– Иногда обработка длится не одну тысячу и даже миллионы лет.
– Ничего себе!
– Слишком гнилые и мерзкие души все чаще и чаще попадают на орбиту космоса. Иногда с такими приобретенными на Земле комплексами, скажем, комплекс клептомании в больших размерах, космическая плазма начинает нагреваться до температуры солнца, и тут происходят сильные магнитные колебания, а потом смещение полета небесных тел. От этого там, на орбите человеческих душ, тоже становится тесно, как в московской коммуналке в тридцатые годы.
– Это ужасно. Неужто человеческому духу тесно даже в космосе?