Идущий следом (СИ)

Он потянул коня за повод, пропустил пса вперед, и они двигались по направлению к засеке, пока туман не скрыл их. Остальные собаки ушли; так снимается с места и сразу улетает стая галок. Тогда я подобрал мешочек. Бледное собачье дерьмо давно высохло, мешочек не запачкался, но я, сорвав его, выбросил подальше, а золотой снова упрятал в пояс.

Я вернулся в дом. Косынка лежал на спине с открытыми глазами - видимо, брат перевернул его и отступил. Сам Сумочка сидел в угол носом в позе созерцающего жреца, скрестив ноги, и сосал палец. Я не стал его трогать.

Всю ночь я для чего-то поддерживал огонь, а Сумочка так и сидел, посасывая палец, аппетитно чмокая, и все клонился к стене, пока не уперся в нее лбом.

В горнице было два маленьких оконца, затянутых холстинкой. Через них втекала тьма, и она казалась мне почему-то живой и жидкой. Если бы она добралась до нас, то растворила бы, как кислота растворяет металлы. Вот поэтому я и кормил огонь, благо хвороста хватало. Мне казалось, я видел, как тело покойника медленно сковало, начиная с головы; его бы не смогла поглотить едкая ночь.

Черные сумерки серого дня.

Кто в темноте ожидает меня?

Черные сумерки, черная ночь.

Кто в темноте мне не сможет помочь?

Всю ночь я старался придумать продолжение этого стишка, но так и не смог. И никогда больше никаких стихов не сочинял.

Утром Сумочка вроде бы заснул - чмокать хотя бы перестал. Я подошел к нему и потрепал за плечо - оно было почти таким же окоченевшим, как и у трупа.

- Очнись. Надо похоронить твоего брата. Я пойду возьму лопату.

Мне не хотелось ни трогать его, ни разговаривать с ним.

Лопаты не было нигде - ни у дверей, ни под крышей, ни снаружи, но я все искал и искал. У земляники и малины крепкие корни, ножом их не взять, неглубоко похороненного обязательно выроют собаки, когда вернутся.

Сумочка, видимо, думал о том же. Пусть было еще чуть сыровато, но он вышел из дома с горящей лампой-жировухой в руках и выдернул клок пеньки. Он озабоченно ходил туда-сюда у стен и особенно приглядывался к углам.

- Что ты делаешь?! Нельзя!!! Лес загорится!

Я стал отнимать жировуху. Она выскользнула, опрокинулась и очень быстро погасла. С клоком пеньки в поднятой руке, будто с флагом, он быстро побежал в лес, а я за ним. Но догнать не смог. Наверное, и конь не смог бы. Даже если на него напали бы собаки, я не смог бы ничего сделать. Но собак все не было.

Тогда я вернулся, загасил очаг и, не прикасаясь к трупу, покрепче захлопнул тяжелую дверь и припер ее большой корягой. Так собаки не тронут его - а если и тронут, тем лучше для них; похороны не хуже иных других, так делают меднолицые огнепоклонники.

***

Хорошо, когда самые жуткие события происходят с тобою в юности. Юноша к жизни не привязан, а зрелый человек в таком случае потерял бы слишком многое. Юноша уже целостен, а ребенка ужас доломал бы, и вырос бы он уродцем...

Это я говорю вам сейчас, а тогда я, собрав все свое, просто ушел, не думая ни о чем. От домика вглубь леса уходила довольно широкая тропа, усыпанная белой пылью. По ней я и пошел, и утро казалось мне слишком бледным, но то был не свет небес. Просто, думал я, ночь растворила мир, и он еще не совсем вернулся, не оплотнел.

Лук мой отсырел и не совсем просох, но я устал и не хотел подсушивать его.

Я шел себе и шел, не пил, не ел, а остановился лишь тогда, когда перевалило далеко за полдень. Я бы двигался и дальше, но дороге как будто бы отсекла голову большая вода. Где-то рядом последний озерный рукав впадал в залив. Довольно далеко к западу было устье той реки, куда мы все изначально направлялись.

Вода приносила сюда с двух сторон светлый песок; довольно мелкий залив окружал берег из крупных серых валунов и каменных пластин. Кто-то когда-то выложил из них прочные ступени до самого края воды. Я спустился к воде и попробовал ее: она была почти пресной, а жажду утоляла так, что было достаточно одного-двух глотков.

Кто-то воткнул между валунами короткий кол. Придержавшись за него, я почувствовал, как он дрожит - как будто под ним артерия или к нему привязана леса, на конце которой ритмично бьется рыба. Но никакой лесы не было - ни сейчас, ни раньше. Тогда я ощупал камни - они тоже вибрировали, каждый в своем ритме: кто тише. кто сильнее, кто медленно, кто часто. Ступени были спокойны, и я устроился на них. Раз все пульсирует, значит, Сердце Мира близко, и свет небесный где-то рядом. Я, ребенок еще, верил, что он заметит меня и придет помочь.

К вечеру пульсация камней - а я уже почти уснул - сначала приостановилась, а потом началась вновь в другом, едином, ритме. Уж не мое ли дремлющее сердце запустило этот ритм?

По небу ползла огромная бурая туча, похожая на старый чугунный утюг с углями - если видели, как внутри такого мерцают угольки, а наружу валят клубы дыма. Туча тупо, но очень быстро двигалась и разрасталась.