Иероглифика

Миньоль указывает на различие символов и эмблем.

«Сила эмблемы заключена в символе, но оба эти элемента отличаются, как человек и животное». Эмблема не является загадкой, хотя напоминает ее. Загадка таится в двусмысленных словах; а эмблема чиста и однозначна. Загадки, пословицы и апофегмы могут быть выражены в эмблемах; но не наоборот.

Далее Миньоль комментирует эмблемы Альсиати, приводит подробности из древней истории и шедевров искусства, а также цитирует Гораполлоиа, как свой источник знания, подкрепленный «чудесным и почти божественным гением» Валериано. Акцент на однозначном и двусмысленном аспектах эмблем очень важен. Интересно и замечание о том, что человеческая фигура не должна появляться в них слишком часто, хотя только несколько направлений геральдики поддерживают это ограничение. Чтение эмблем является интеллектуальной задачей. Оно доставляет чувствам такое же удовольствие, как иллюзия трансовых состояний. Для размышлений над эмблемами необходима эрудиция, потому что смысл раскрывается только умным и чувствительным натурам.

Как говорил Плотин, красота эмблем созвучна интеллекту. Если в образе имеется человеческая фигура, зритель фиксируется на ее материальных аспектах, и лестница, ведущая к абсолютной красоте, которую Сократ описал в «Symposium», может быть не обнаружена. Комбинируя иероглифы Гораполлона и эмблемы Альсиати, Миньоль соединил доктрину и практику, которые прежде существовали раздельно.

Теперь нам следует рассмотреть самый важный источник Миньоля – «Hieroglyphica» Валериано[30]. Он не ограничил себя Гораполлоном и на титульной странице написал, что его труд содержит не только объяснение египетских и других языческих мистерий, но и доказательство того, что сам Христос, апостолы и пророки использовали иероглифический вид выражений. «Пифагорийцы, Платон и другие великие мужи также были в долгу у египтян, поскольку они изъяснялись иероглифами и тем самым раскрывали божественный план и природу человеческих поступков».

«Рассматривая животное или другие символы, ученый придавал своей работе вид бестиария. Однако его основной интерес был гораздо шире: он занимался сравнением соответствующих пассажей мирских и религиозных авторов, писавших о символизме визуального типа – независимо от того, касались ли эти труды животных или других образов. Он не следовал чужому примеру и при необходимости выражал свои мысли словами Гораполлона.

Хотя его вера в компетентность египетского автора была довольно прочна, он обычно относился к иероглифам, как к codicem… quamvis ab Aldo nostro publicatum, plurimis locis mutilum et imperfectum. Другими словами, наш ученый муж считал свой бестиарий улучшенной версией того несовершенного труда. Он заполнял бреши и удалял искажения, слагал вместе классические источники о символизме и их объяснения».

Слабость Валериано – да и всех неоплатоников – заключалась в тезисе, что древние мифы имели четкий аллегорический смысл. Они полагали, что имена богов были однозначные, а смысл интерпретаций орфиков и неоплатоников – безусловно правильным. Отождествление Сатурна с Кроносом относится к более раннему периоду, но неверный каламбур с именем Кронос, заставивший людей объединить этого бога со временем (Chronos), восходит к стоикам и в любом случае не является частью популярной мифологии. Однако легенда о том, что он поедал своих детей, действительно демонстрирует глубинное вхождение в поэтический «смысл» символа. Змея, поедающая собственный хвост, служила символом времени, которое пожирало временные события. Она изначально могла быть плодом фантазии египетских жрецов и позже слиться с символом Кроноса, пожиравшего своих детей. Но, несмотря на все эти огрехи, мы признаем потрясающую эрудицию Валериано. Его гений и склонность к неоплатонической школе мысли доказали ученым Ренессанса тот факт, что эмблемы имели оккультный смысл.