Иерусалим. Биография

Представитель династии, правившей сирийской крепостью Шейзар, Усама был лишен права наследования, а потом его семья погибла во время землетрясения. Пережив эти удары, он стал конным воином — фарисом, готовым служить любому правителю, который предложит лучшие условия. Теперь 45-летний Усама состоял на службе у Унура Дамасского. Он жил ради битв, охоты и сочинительства. Его отчаянный и полный неудач путь к власти, богатству и славе был столь же кровавым, сколь и нелепым: фраза «еще одна насмешка судьбы» постоянно встречается в его мемуарах, озаглавленных «Книга назидания». Но помимо всего прочего, он был прирожденным писателем: пусть его планы и интриги часто терпели крах, зато этот эстетствующий арабский Дон Кихот прекрасно осознавал, что хорошо рассказанная история может украсить его остроумные, занимательные и подчас меланхоличные писания. Усама был настоящим адибом — изощренным арабским беллетристом-универсалом, который с равным успехом мог рассуждать о наслаждениях, доставляемых женщинами, и о подвигах мужчин, описывать и эротические сцены, и блеск битвы. Под его пером рассказ о посохе путника превращался в настоящее философское эссе о наступлении старости.

Вот с таким-то спутником и прибыл в Иерусалим атабек Унур. «Мне часто доводилось посещать короля франков во время перемирия», — писал Усама, у которого с Фульком установились на удивление доверительные отношения[150]. Король и Усама как-то беседовали о сущности рыцарства. «Мне говорили, что ты великий наездник, — сказал Фульк. — А я и не подозревал, что ты герой». «О, господин мой, — ответил Усама, — я просто один из всадников своего народа и племени»[151]. Нам неизвестно, как выглядел Усама, но похоже, что его внешность производила большое впечатление на франков.

Во время своих визитов в Иерусалим Усама увлеченно изучал характер и нравы латинян, в которых он видел «всего лишь животных, обладающих достоинством доблести в сражениях и ничем больше» («Книга назидания») — хотя его собственные сочинения демонстрируют, что у мусульман тоже было немало диких и примитивных обычаев. Как всякий хороший репортер, он фиксировал противоположности — и достоинства, и недостатки обеих сторон. На старости лет, при дворе Саладина, оглядываясь на прошедшую жизнь, он, должно быть, размышлял над тем, что видел Иерусалим в зените славы королевства крестоносцев.

Иерусалим Мелисенды: жизнь высших и низших сословий

Иерусалим времен королевы Мелисенды многие христиане считали истинным центром мира — совсем не похожим на тот зловонный, опустошенный город, каким он был после франкского завоевания сорок лет назад. В самом деле, на картах того времени Иерусалим представлен в виде круга, пересеченного, словно ветвями креста, двумя перпендикулярными главными улицами. В точке их пересечения стоял храм Гроба Господня, а Святой город, таким образом, утверждался как «пуп земли».

Королевский двор занимал Башню Давида и построенный по соседству с ней дворец. Центром же духовной власти был Патриарший дворец (рядом с Храмом Гроба). Обычные бароны в Заморье пользовались, вероятно, большим комфортом, чем европейские короли у себя дома — в Европе даже самым могущественным властителям приходилось носить грубую одежду из нестиранной овечьей шерсти и жить в каменных, холодных, продуваемых всеми ветрами замках, обставленных топорно сработанной мебелью. И хотя далеко не все вожди крестоносцев жили с такой роскошью, как сеньор Бейрута Жан Ибелин, его бейрутский дворец отражает, в общем и целом, стиль той эпохи: мозаичные полы, мраморные стены, расписные своды, фонтаны и сады. Даже в домах у обычных горожан были дорогие ковры, дамасские гобелены, изысканный фаянс, резные инкрустированные столы и даже фарфоровая посуда.

Иерусалим сочетал некоторые неудобства приграничного города с суетной роскошью королевской столицы. Даже в Святом городе не самые уважаемые дамы — например, любовница патриарха — щеголяли своими драгоценностями и шелками, раздражая более почтенных матрон. Население Иерусалима достигло в это время 30 тысяч человек, не считая множества паломников: это был плавильный котел христианской цивилизации и военный форпост, всю жизнь которого определяли Бог и битва. Франки — и мужчины, и женщины — теперь приобрели привычку регулярно мыться (на улице Скорняков имелись общественные бани); римская канализация все еще функционировала, и в большинстве домов, по всей вероятности, имелись уборные. Даже самые исламофобски настроенные крестоносцы многое позаимствовали у Востока.