Иерусалим. Биография

Путеводители предупреждали гостей Иерусалима о «польских евреях-попрошайках» и «отвратительных миазмах». Но некоторые считали, что город загрязняют протестантские паломники. «Прокаженные, увечные, слепые и юродивые осаждают вас на каждом шагу», — делился впечатлениями Сэмюэл Клеменс, журналист из штата Миссури, писавший под псевдонимом Марк Твен. Этот прославленный мастер «дикого юмора» совершал на борту корабля «Квакер Сити» паломническое путешествие, которое официально называлось «Большая и увлекательная экскурсия в Святую землю», но которую он сам называл «похоронной экспедицией». Паломничество показалось ему «фарсом»: Твен не мог не высмеять чистосердечных американских паломников: эти «простаки за границей» даже плакали при виде древнего города, который Твен нашел ничтожным. «Хороший ходок, выйдя за городские стены, может за час обойти весь Иерусалим». Больше всего он был поражен, узнав, что прах, из которого Бог сотворил Адама, был из того места, где теперь стояла колонна церкви Гроба Господня, считающейся центром земли: «За шесть тысяч лет никто не сумел доказать, что он взят не здесь, а где-нибудь в другом месте». Твена разочаровали и убранство «тесной церковки, сверкающей драгоценными камнями, разукрашенной пышно и крикливо в чрезвычайно дурном вкусе», и сам город: «Прославленный Иерусалим, одно из самых величавых имен в истории, утратил былое величие и превратился в нищую деревню… Иерусалим мрачен, угрюм и безжизнен. Не хотел бы я здесь жить»[228]. Но все же «дикий юморист» тихонько купил своей матери иерусалимскую Библию и иногда на протяжении своего иронического рассказа повторяет: «Я сижу там, где стоял Господь».

Туристы и паломники — будь то духовные лица или миряне, христиане или иудеи, Шатобриан, Монтефиоре или Твен — зорко подмечали, где стоял или ходил Господь, но совершенно не видели людей, обитающих там. На протяжении веков Иерусалим существовал лишь в воображении верующих, живших в далекой от него Америке или Европе. Нынешние же его посетители, тысячами приплывавшие на пароходах, ожидали увидеть экзотические, опасные и колоритные образы, которые они взращивали в уме с помощью Библии, пытались найти подтверждение своих стереотипных представлений о древнем народе… а также найти уже наконец обещанных переводчиков и гидов. Но в реальности они видели только различия в одежде прохожих и закрывали глаза на картины и сцены, которые им не нравились: восточную «мерзость запустения» и то, что путеводитель Бедекера называл «диким суеверием и фанатизмом». А в воображении они по-прежнему выстраивали собственный образ великого Святого города. И именно такое восприятие подогревало имперские интересы к Иерусалиму. Что до живущего своей жизнью древнего мира арабов и евреев-сефардов в их своеобразных восточных одеждах — для европейцев он практически не существовал. Но мир этот был вполне реален.

40. Арабский город, имперский город 1870–1880 гг.

Юсуф аль-Халиди: музыка, танцы, обычная жизнь

Реальный Иерусалим походил на Вавилонскую башню в причудливом убранстве, со строгой иерархией религий, языков и одеяний. Османские офицеры носили расшитые куртки в сочетании с военной формой европейского образца. Местные евреи, армяне, арабские христиане и мусульмане рядились в сюртуки или белые костюмы и новые головные уборы, символизировавшие реформированную Османскую империю, — тарбуши, они же фески. Мусульманские улемы носили тюрбаны, а одеждой почти не отличались от сефардов и арабов-христиан. Нищих польских хасидов[229], которых в Иерусалиме становилось все больше, можно было легко распознать по черным сюртукам из грубого сукна и мягким фетровым шляпам. Кавасы — телохранители европейцев, в основном армяне, — продолжали носить алые камзолы, белые штаны и большие пистолеты за поясом. Босые чернокожие рабы подносили ледяной шербет своим хозяевам — представителям старинных арабских или сефардских кланов, которые нередко сочетали все вышеперечисленные одеяния: тюрбаны, фески, но с длинными кафтанами (подпоясанные кушаками), турецкие шаровары и черные европейские сюртуки сверху. Арабы говорили на турецком и арабском языках, армяне — на армянском, турецком и арабском, сефарды — на ладино, турецком и арабском, хасиды — на идиш, средневековом немецко-еврейском арго, породившем свою собственную великую литературу.

Приезжим все это наверняка казалось вавилонским столпотворением. Меж тем жизнь Иерусалима была подчинена строгому иерархическому укладу. Главой суннитской империи был султан-халиф. Мусульмане занимали в ней верховные административные позиции. Турки были правителями, ступенью ниже стояли арабы. А на самой низкой ступени социальной лестницы находились польские евреи, часто подвергавшиеся насмешкам из-за своей нищеты, «стенаний» и транса, в который они приходили во время своих молитв. Но между этими ступенями, в полуподпольной народной культуре, все было перемешано, несмотря на ограничения и запреты каждой религии.