Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

<…> Турбин уже чувствует, что пришла чрезвычайная комиссия по его, турбинскую душу. Озирается Турбин, как волк, – что же он делать-то будет, если браунинг не стреляет? Голоса смутные в передней – идут. Идут! Чекисты идут. И начинает Турбин отступать и чувствует, что подлый страх заползает к нему в душу. Что ж!.. Страшная ревность, страстная неразделенная любовь и измена, но Че-ка – страшнее всего на свете. <…> – Берите его, товарищи! – рычит кто-то. Бросаются на Турбина. – Хватай его! Хватай![412]

Сон этот видит Турбин в ночь перед вступлением в Киев большевиков в начале 1919 г., однако нельзя исключить, что М. А. Булгаков использовал здесь и свой владикавказский опыт, т. е. обстоятельства реального ареста весны 1920 г., поскольку никаких сведений о его аресте в Киеве, кажется, у нас нет. Вместе с тем сообщение Б. Е. Этингофа (в пересказе Э. Л. и Р. И. Бобровых) о том, что М. А. Булгаков «бежал из Киева», могло быть связано с критическими обстоятельствами августа 1919 г. в этом городе. Как уже говорилось, Булгаковы скрывались в лесу в это время, возможно, они боялись не столько петлюровцев, сколько ЧК. Но в любом случае в «Белой гвардии» отразились и другие события, произошедшие позднее начала 1919 г., т. е. выходящие за рамки действия романа: смерть матери М. А. Булгакова в 1922 г. и, предположительно, его контузия в ноябре 1919 г. Кроме того, Алексей Турбин заболевает тяжелым тифом. Кажется, о заболевании М. А. Булгакова в Киеве сведений нет, тогда как именно во Владикавказе эта болезнь сыграла роковую роль в его биографии.

В связи с предполагаемым задержанием М. А. Булгакова во Владикавказе вновь целесообразно обратиться к Ю. Л. Слезкину. Несколько эпизодов его романа связано с семейством генеральши Рихтер:

Со дня ухода Добровольческой армии у нее производилось пять обысков, и каждый раз что-нибудь брали. Правда, первые обыски оказались самочинными – в период безвластия. В глухой час ночи раздавался роковой стук в дверь, от которого сразу просыпались все в доме и, затаив дыхание, не шевелясь, забивались под одеяло, слушали. Потом начинали бить без остановки – кулаками и прикладами <…> В длинной ночной рубашке <…> металась генеральша по комнате <…> Лизочка – генеральская дочь и Евгения Ивановна – подруга генеральши, переселившаяся к ней еще при добровольцах, чтобы жить «одной семьей», полуодетые стояли у дверей, слушая <…> Последний раз пришли по ордеру из Чека <…> выкинули на пол письма сына, убитого на войне с немцами <…> погоны сына Димы <…> Генерала выпустили через четыре дня <…> На допросе он то плакал, то с достоинством сухо и коротко чеканил: «так точно», «никак нет», по-детски радуясь своей хитрости <…> Следователь улыбнулся, сказав ему, что он свободен <…> Генеральшу продержали дольше. Ей предъявлено было обвинение в хранении «романовских» денег <…> Ей грозили большие неприятности. Но Лизочка бегала к своему новому начальству – предсовнархоза, от него к члену ревкома и в Чека – объясняла, рассказывала, плакала, смотрела преданными глазами, опять объясняла и, наконец, выручила[413].