Иешуа, сын человеческий

— Нет, — с улыбкой ответила Мириам, погладив сына по головке. — Слишком долгим оказался бы наш путь. К тому же отец твой не выдержит долгого скитания по безводной пустыне. Наша дорога отсюда прямая — домой.

Весь оставшийся путь Мириам продолжала ежевечерние рассказы о законах, какие оставил Моисей по завету Яхве израильскому народу, но она все более и более замечала, что сын ее слушает вполуха, и она начала понимать причину разочарованности сына — она, из семейных ессеев, тоже свято относилась к слову, осуждала лукавство и не принимала насилия. Ессеи никогда не занимали должности, связанные с принуждением других, их профессии были сугубо мирными — земледелие, плотничество, ремесленничество. Ессеи никогда не давали клятв, а тем более письменных обязательств, для них достаточно было лишь слова. Но ессеи не отступали от законов Моисея, законы эти были для ессеев святыми. Вот и выходило так, что Мириам не знала, как воспринимать разочарование сына: со спокойствием или попытаться убедить его, что лукавство и жестокость Яхве и Моисея являлись мерой вынужденной, совершались ради будущего счастья избранного народа.

Если, однако, она даже задалась бы целью переубедить сына, вряд ли у нее нашлись бы подходящие слова: она сама считала, что насилие, а тем более кровавую расправу нельзя оправдывать никакими благими целями. Окончательное ее решение было таким: в Енгадди у старейших ессеев он разберется во всем. И она продолжала вечерние рассказы, только теперь не о законах Моисея, а о деяниях назареев Самуила и Самсона, жизнь которых вполне могла бы, по ее мнению, стать как бы путеводной звездой для сына.

Караван тем временем подступил к Галилее. Еще одно усилие, и он — в горной долине. Иисус сразу увидел, как преобразились отец с матерью, их лица засветились блаженством, а к отцу, похоже, вернулись и прежние его силы. И мальчик понимал состояние родителей: они у себя дома. В своем привычном, родном окружении. Сам же Иисус, впервые осознанно увидевший всю эту пригожесть, метал взгляды то на ступенями умостившиеся друг за другом на склонах гор уютные дома, которые казались как бы вдавленными в скалы; то на густые виноградники вокруг этих домов; то на алеющие заманчивыми яркобокими плодами гранатовые плантации; то на финиковые рощи — для него все было ново, необычно привлекательно, а воздух пьянил до головокружения ароматом зрелых плодов, свежестью ниспадающего с горных вершин ветерка, который будто бы специально ласкал истосковавшихся по прохладе путников.

До Назарета маленький караван дошагал быстро. Вот и их дом — дом плотника Иосифа, строгий дом ессеев. Встречать высыпали все домочадцы. С несвойственной назаретцам-ессеям шумливостью они приветствовали возвращение скитальцев.

Первые дни летели быстро и радостно, и Иисус не замечал, как подступал вечер, а после вечерней трапезы засыпал мгновенно и спал без сновидений, пока мама не будила его прикосновением ласковой ладони к гривастой голове (ему, назарею, волосы стричь ни в коем случае нельзя) и поцелуем в безмятежный лоб. Сам он вовсе не вспоминал, что ему предстоит учеба в тайном центре Ессеев в Енгадди. Мать тоже оттягивала день разлуки, хотя жрецы-приставы не единожды напоминали ей о необходимости поспешить с передачей сына в руки Посвященных старейшин.

И Мириам, пересилив желание иметь сына у своего сердца, сдалась, когда жрецы настойчиво предупредили:

— Его ждут!

Иисуса и в самом деле ждали. Глава центра был оповещен о том, что Мириам настояла на учебе не в Маориссе, а именно в Енгадди, что, в общем-то, польстило ему и всем Посвященным, однако, никакого исключения для намеченного Великими Посвященными на жертву ради искупления грехов человеческих, делать они не собирались. Впрочем, встретил Иисуса Глава тайного центра самолично, как бы подчеркивая этим важность происходящего события. И беседа его с кандидатом в Великие Посвященные была предельно откровенной.

— Тебя родительница твоя, святая женщина, как свят и твой отец, посвятила от зачатия твоего в назареи, но мы еще не знаем, благословил ли Господь тебя на подвижничество, светел ли будет для тебя путь в терниях. От Духа Святого родила тебя матерь твоя, но свят ли твой дух?

— Мама никогда не говорила о Духе Святом, — вставил слово Иисус. — Разве отец мой не отец мне?

Старейшина ордена, привыкший к смиренности и даже к робости всех желающих вступить в тайное их сообщество, удивленным взглядом всмотрелся в лицо Иисуса с еще большей пристальностью. Затем, все с той же размеренностью, принялся объяснять: