Иесинанепси / Кретинодолье (сборник)

Я не смог удержаться от хохота. Венера! Нет, но какой же фарс! Какой грандиозный, колоссальный, непомерный фарс! Фарс космического масштаба! Это было так эпически смешно, что я чуть не обрел вкус к жизни.

Венера!..

Нет, дайте уж мне посмеяться вволю, и пусть мой смех станет подобающим приветствием новой Венеры!

Вот она, Венера: девка подкисшая, скисшая, состарившаяся еще в зародыше, в начале своего неудавшегося отрочества, да еще и безобразная, словно создатель, насмешки ради, сотворил и отобрал ее специально именно такой.

До чего же уродлива, несусветно уродлива, эта Илен! Краснокирпичный цвет лица, нос картошкой, округлый на конце; выпяченная задница, которая сотрясается и хлопает по ляжкам, когда она ходит, а ходит она с грациозностью хромой утки; короткие кривые ноги, плоские, широко расплющенные ступни с растопыренными пальцами. И выдающийся вперед раздутый живот с пупком посередине, словно какой-то глаз внутри горшка. И грудь обвислая уже в четырнадцать лет… А что будет дальше!

Вот она, Венера! Невообразимая потеха!

Фу! Как она мне противна! Подумать только, если бы я не был подавлен событиями, Событием, я мог бы дойти до того, что… Нет, о, нет! Только не это!.. Когда я вспоминаю о гибких, как змеи, стройных сильфидах из той жизни, о, Элена, где ты? Твои рассеянные атомы останутся в истории лишь элементами геологических трансформаций. А здесь эта Илен…

Но я неправ. Совершенно неправ. Я — мертв, и мои мысли, мои вкусы, мои эстетические идеалы также мертвы. Я лишь переживаю себя, переживаю все то, что было мной. Я — пережиток доисторических времен, буквально живое ископаемое. А эта Илен, которую я нахожу гнусной, мерзкой, отвратительной, эта некрасивая Илен — на моих глазах, при мне и невзирая на меня — представляет собой новый идеал прекрасного. Ее дряблая задница, вялая грудь и живот-бурдюк отныне станут эталонами будущей красоты. И я предвижу, как в грядущих веках вдохновленные поэты и элегические любовники будут беспрестанно мечтать о ее широких плоских ступнях и краснушных сусалах.

Во всяком случае, Манибал о них уже мечтает.

Полученный отказ — сообразно динамике, известной мне, но остающейся таинственной для него и остальных, — лишь еще больше усилил его любовный пыл, и то, что оказалось бы всего лишь простейшим удовлетворением естественной потребности, превратилось в навязчивую идею. Илен заполнила его мышление или, точнее, сотворила это мышление. Раньше он не думал ни о чем; теперь он думал о ней. Все время крутился вокруг нее и смотрел то беспокойно, то свирепо, то смущенно.

А Илен, о чем думала она? Почему не отдалась? Ведь она тоже… Беспричинная жестокость? Или что-то другое?

Беспричинная жестокость меня бы не удивила. Но там было еще кое-что, и оно вскоре проявилось.

Мой ученик Чаон до сих пор играл в жизни нового племени роль второстепенную.

Неприметный, инертный, слабый, болезненный (не могу судить о стадии его туберкулеза, но выглядел он нездоровым), Чаон едва волочил ноги, почти не выбирался из пещеры, ел то, что ему оставляли, а иногда вообще не ел. И почти не говорил; вот почему английский, который он, впрочем, частично забыл, не оказал большого влияния на развитие нового всемирного языка.

Но затем Чаон выдвинулся на передний план, и его английский внесет важный вклад в формирование племенной лексики: он даст ключевые слова языку любви.

С самого начала Илен опекала, холила этого мальчика, заботилась о нем с материнской чуткостью. Он был ее куклой, в чьих объятиях она засыпала под ворохом сена и веток. Отныне всем этим играм предстояло несколько утратить свою невинность. И они ее утратили. Это случилось в сумерках, как и все важные события в жизни племени, — я уже объяснял почему. Мрачный и туповатый Манибал развлекался тем, что грыз кроличьи косточки и поглядывал наружу. Некоторое время назад появились кролики — наверное, расплодилась какая-то уцелевшая пара. Ленрубен еще не вернулся. Остальные дремали, утомленные после целого дня, проведенного на свежем воздухе.

В самом темном углу пещеры Илен положила голову Чаона себе на грудь; она его тискала, теребила, мяла… У нее очень развита тактильная чувствительность, как и у всех них. Затем она принялась его укачивать, повторяя своим хриплым голосом какие-то слова, но совсем тихо. Я все же смог различить дирин-данлин, данлин-дирин, которые явно произошли от dearie и darling[45]. Чаон что-то прошептал. Как и всем слабым людям, ему нравилось быть под защитой. Илен его поцеловала. Они открыли для себя забытый к этому времени поцелуй.

Никто не обращал на них внимания, кроме Манибала, который время от времени вынимал кроличью кость изо рта и с недовольной гримасой прислушивался. Но воркование в углу утихомирилось и стихло, став почти неслышным. Дирин-дирин-дирин-дирин… дирин-данлин, дирин-данлин… анлин… лин…