Иесинанепси / Кретинодолье (сборник)

Мы вновь двинулись в путь. И вновь я потерял ориентацию, как во времени, так и в пространстве. У меня случился период депрессии, в течение которого я совершенно утратил ощущение времени. Думаю, меня лихорадило. Потом, когда я пришел в себя, заметил то, что сразу меня не поразило. Мы отдалились от реки, чтобы устроить привал и укрыться за холмами, покрытыми тиной, так как часто задувал очень сильный ветер. Но прямо под засыпанным городом изрядно обмелевшая река свернула, как мне показалось, на восток, в сторону гор, которые я принял за Альпы. Вскоре она превратилась в стремительный ручей. А долина по-прежнему тянулась на север. Новые люди решили пойти по долине, а не по ручью. Там идти было удобнее. И встречались в значительном количестве, на некотором расстоянии, лужи и небольшие озерца, из которых можно было пить.

Я уже не считаю дни. Я сломлен. Через неделю — или две — мы подошли к целой череде руин, также покрытых коркой в результате аллювия и своей массой превосходящих все, что мы до этого видели. Это произвело сильное впечатление на детей и на меня самого.

Лунный вывороченный ландшафт. Под тусклым матовым небом как шпили торчали сероватые, вроде гранитные, но какие-то неземные глыбы. А между ними — рвы и ложбины.

Подходя, мы не могли составить общее представление обо всем комплексе. Однако с первых же часов обследования быстро выявили два главных рва, огромные канавы, которые сходились в сердцевине этого лунообразного хаоса. Иногда они пересекались или загромождались осыпями, но всегда оставались прекрасно различимыми. Со дна этих космических траншей мы потерянными букашками взирали на чудовищные развалы огромных блоков цвета серой грязи. Вблизи это действительно оказалась грязь. Грязь аллювиальная, нанесенная потопом, а после того, как вода схлынула, высохшая до состояния корки.

Что скрывалось под коркой? Сначала я предположил, а потом увидел. Город. Две сходящиеся траншеи — реки. Мы находились на стечении двух высохших речных путей, двух прежних рек, рассекавших городские останки.

Очевидно, Лион. Это мог быть только Лион. Здесь не имелось других городов такой величины. Да и общая конфигурация… Под грудами высохшей грязи лежали кварталы Фурвьер, Бротто, Тет-д’Ор. Вскоре мы в этом убедились. В густой жиже, вероятно, образовались огромные газовые пузыри, которые чуть позже лопнули. Этакие циклопические пустулы на городской маске. От них остались большие овальные дыры, гигантские иллюминаторы, которые открывались от площади к площади, являя взору подкорковую мумию поглощенного мегаполиса.

Через эти естественные окна открывалось леденящее душу зрелище, причудливое драматичное действо: то, как распадался труп города.

Все крошилось, все разваливалось; месяцы, годы ободрали мертвые стены. Над высохшими канализационными трубами раскалывались дуги улиц, покореженные железные балки торчали из земли или мусора, как сломанные человеческие кости на дне горной пропасти. Но рвань заволакивалась мелкой крошкой, смесью известняка, гипса, щебня и тонкой пыли от высохшей тинной корки. Некоторые фасады гостиниц, дворцов и церквей все еще стояли и, едва различимые в тени, через дыры лопнувших волдырей, создавали видимость какого-то существования, хотя были явно шаткими и ненадежными. Одни разваливались медленно, с падающими, как слезы, камнями, другие с глухим гулом обрушивались целиком; обломки шпилей и коньков черепичных крыш, цинк щипцов и труб спаивались на дне сводчатых подвалов. В продуваемых местах сквозь цементные стыки пробивались растения-паразиты, и безжизненный лик какого-нибудь здания вдруг оказывался украшенным аляповатым блеском львиного зева и кровельного молодила. Последние стены шли трещинами, переборки и перегородки кренились, оседали. На обширных участках поддавалась даже защитная корка из тины, и там ветром беспрестанно задергивались и отдергивались завесы из земли и пыли перед бесформенными и неопределяемыми руинами. Времена года вершили свое дело, стужа расшатывала и раскалывала камни, зной кромсал и крошил; морозу предстояло вновь сковывать, солнцу — выжигать и испепелять. Под воздействием ветра и снега все распадалось до состояния однородной массы. На месте кварталов и соборов возвышались аморфные скопления, внутри которых еще оставались более твердые компоненты, останки железных свай и строительного камня.

А потом пойдет дождь. Я уже вижу, слышу, как с наступлением осени он польется и начнет превращать все в слякоть. И грязь будет вновь становиться пылью, а пыль — грязью, и так — многие зимы и лета. А потом, возможно, в свою очередь накатит океан, чтобы затопить этот труп, облечь его саваном своих отложений. А потом капризная вода сойдет, предоставляя солнцу и ветру вновь просеивать это пепелище, бесплодные наносы, обреченные на распыление и уничтожение. И тогда недвижное солнце будет освещать одинокий жгучий песок равнины. И не останется ничего, никакого следа. И безмерная пустыня здесь, где некогда цвел город, будет казаться еще более безмерной.