Иезуитский крест Великого Петра

Внимательно изучив манифест о престолонаследии, составленный Остерманом, посол пришел к мысли, что на русский престол призвано потомство не от Анны Леопольдовны, а от мужа ее. Действительно, в манифесте императрицы от 5 октября 1740 года было сказано, что дети, рожденные от брака принцессы Анны с принцем Брауншвейгским, имеют наследовать престол в случае смерти принца Ивана; но случай смерти принца Брауншвейгского прежде, чем от него будут наследники, не был оговорен. С чьей-то подачи, вероятно, Остерман в данном случае лукаво подыгрывал брауншвейгской династии и императору австрийскому.

При дворе поторопились объявить наследником престола двухмесячного Иоанна и учинили ему присягу. («Признаюсь, никогда так не дрожала рука, как при подписании присяги», — призналась позже Анна Иоанновна Бирону.) Бирон, желая регентства, лихорадочно собирал партию, подсказал князю Черкасскому и Бестужеву предложить желаемое императрице, вырвал согласие у Миниха, опасавшегося мщения герцога в случае выздоровления государыни, и послал всех троих к Остерману (приступ подагры вновь приковал того к постели), тот, разумеется, не счел удобным одиноко противоречить всем.

Государыня страдала. Бирон кинулся к ногам ее, не скрывая вовсе опасности, в которой она находилась. Напомнил ей о пожертвовании собою для нее, дал почувствовать, что оно распространится на все его семейство, если она не протянет ему руку помощи; что, мало уверенный в своей судьбе, он не может обеспечить ее только продолжением к нему доверенности, которою он был всегда удостаиваем, и что это может сделаться единственно при назначении его регентом, распорядителем империи на время малолетства Иоанна Антоновича. Причины, которыми императрица хотела сначала подкрепить отказ, были опровергнуты и уничтожены нежностью, которою, умел он возбудить.

Бирон томил государыню мольбами отдать ему регентство. Остермана несколько раз приносили в креслах к постели государыни с тою же просьбою. Долго не соглашалась вновь Анна Иоанновна, но наконец согласилась и подписала акт о регентстве, пророчески сказав Бирону: «Сожалею о тебе, герцог, ты стремишься к своей погибели».

В один из дней, быв на короткое время во дворце, чтобы осведомиться о здоровье государыни, маркиз де ла Шетарди увидел на лице каждого из придворных горесть.

Не упустил он из виду и замечания русских, что герцог Курляндский унизил их государыню в глазах целой Европы и что он покрывает ее вечным стыдом, который она уносит с собою в могилу.

17 октября, вечером, по собственному повелению болящей введены были в опочивальню придворные священники с певчими и совершена отходная молитва. Началась агония. Государыня перестала узнавать окружающих. Говорили, на лице ее был написан страх. Будто бы казнь Волынского и прежние прегрешения не давали ей умереть спокойно.

— Прощай, фельдмаршал! — произнесла она вдруг, остановив полупогасший взор на Минихе.

— Прощайте! — повторила она всем, не узнавая более никого, и глаза ее закрылись навсегда.

Все смолкло, все приникло.

Бирон царствовал.

Возвращаясь из дворца по темным спящим улицам, занесенным снегом, по которым гулял злой ветер, маркиз размышлял о герцоге.

«Давая полный разгул своему честолюбию, он, по-видимому, быстро приближается к своей погибели: все не может существовать при помощи силы, а между тем насилие проявляется, как ни рассматривать все происходящее ныне», — думалось ему.

Карета свернула к Неве и на какое-то время мелькнувший впереди монастырский возок привлек внимание маркиза.

VIII

— То и скажу тебе, отец Василий, не о частных бедствиях речь, не о материальных лишениях: дух народный страдает. Иго с Запада — более тяжелое, нежели прежнее иго с Востока, иго татарское. В истории константинопольской церкви, после турецкого завоевания, не найти ни одного периода такого разгрома церкви и такой бесцеремонности в отношении церковного имущества, кои на Руси случились. Государь наш, Петр Алексеевич, испытав влияние протестантов, упразднил патриаршество. Государство перестало быть органом церкви, и на духовно едином русском организме, как наросты злокачественные, вырастать начали извне привитые протестантского, иудейского и иезуитского характера секты, — архимандрит замолчал. Давняя мысль, вновь встревожившая, заняла его, и он весь ушел в раздумья. — С Петра, с Петра Алексеевича началось духовное дробление народа, — произнес он вдруг.

Некоторое время ехали молча.

Духовник государыни, друг юности архимандрита, протоиерей отец Василий, тронул его руку.