Игнатий Лойола

Скорее всего, имели место причины вполне земные и практические. Во-первых, в то время в Каталонии произошла вспышка чумы. В связи с этим власти Барселоны запретили чужеземцам въезд в город. А Иньиго планировал плыть на барселонском корабле. Была и другая причина, едва ли не более значимая. В то время паломники не могли отправиться в Святую землю без благословения папы, которое давалось на Пасху. А Пасха в 1522 году приходилась на 20 апреля. Вспомним: 25 марта Иньиго еще только спускался с горы Монсеррат, состояние его ног оставляло желать лучшего, а с мулицей он распрощался. От монастыря до Барселоны около 40 километров. Конечно, марафонец преодолел бы их за несколько часов. Но калека с переломанной, постоянно опухающей ногой, которому вообще бы не стоило заниматься пешими прогулками! Допустим, он добрался бы до Барселоны в последних числах марта, а вернее — в начале апреля, и даже проник бы в барселонский порт, минуя карантинную стражу (позднее ему неоднократно удавались подобные поступки). Но ведь регулярных рейсов в то время не существовало, как и заранее купленных билетов. Для того чтобы попасть на корабль, требовалось договориться с капитаном. Даже если Иньиго сопутствовала бы сказочная удача и он бы отплыл в день прибытия в Барселону, совершенно непонятно, когда корабль причалил бы к итальянским берегам. К тому же Рим не стоит на побережье, до него еще идти и идти все на тех же больных ногах. Даже при грубых подсчетах становится понятно: уложиться в сроки было невозможно. Возвращаться домой и вести прежнюю жизнь он после совершенных в монастыре обрядов уже не мог. А скитаться по дорогам ему не позволяли физическое состояние и опасение встретить знакомых.

Эта боязнь может показаться странной и нелогичной. Иньиго давно вступил в возраст совершеннолетия и не делал ничего противоправного. От чего же он хотел скрыться? Наверное, от злых языков и досужего любопытства. Вряд ли его смирения хватило бы на то, чтобы постоянно выслушивать: посмотрите, кто это там ковыляет в рубище, уж не брат ли сеньора Лойольского замка?

Получается, он сам еще не уверился до конца в правильности сделанного выбора? Или здесь просматривается то самое «иезуитство» в смысле двуличия и лицемерия?

Судя по всему, Иньиго вовсе не думал казаться лучше и выше в глазах других людей. Наоборот, он не видел в себе достаточной стойкости, поэтому и боялся ненароком встретить кого-нибудь, кто мог бы начать жалеть его. А самой главной проблемой оставался Мартин с его культом приличия. Он ведь мог на правах старшего брата пытаться давить на Иньиго и даже вернуть его домой силой. Нечто подобное Мартин намеревался проделать в 1535 году, когда Лойола, уже имевший к тому времени некоторую известность и кружок единомышленников, приехал в родные места.

Так или иначе, непредвиденная задержка оказалась решающей. Как бы фанатично ни стремился Лойола стать святым, у него вряд ли получилось бы пройти этот путь, опираясь исключительно на внешние старания, без того внутреннего озарения, которое он пережил в Манресе.

Как же ему удалось прийти к этому прозрению?

Чрезмерное рвение неофитов — известный факт. Как правило, вдохновившись идеей, такие люди начинают видеть мир черно-белым, и горе тому, кто посмеет подвергнуть сомнению их истину. Иньиго в Манресе был классическим неофитом с крайней степенью радикализма, правда, больше по отношению к себе, чем к другим. Начал он с внешнего аскетизма. Перестал ухаживать за волосами, которыми в былые времена гордился. Не стриг ногти. Отдал (как мы помним) свое аристократическое платье нищему, облачившись в рубище. Судя по всему, его новое одеяние обращало на себя внимание людей даже в странноприимном доме Манресы, где жили одни паломники. Он получил кличку l’home del sac — «мешочник». Не пройдет и года, как это обидное прозвище сменится на созвучное, но гораздо более уважительное: l’home sant — святой человек.

Но пока Лойола — не более чем городской сумасшедший, перегнувший палку в попытках благочестия. Одетый в дерюжный мешок, он бродит по улицам небольшого городка и просит милостыню.

В те времена институт нищенства был более упорядочен и развит, чем сейчас. Порой короли даже выдавали некоторым нищенским приютам специальное разрешение на попрошайничество, как, например, парижскому дому слепцов под названием «Пятнадцать двадцаток». Остальные нищие делились по районам и нещадно били чужаков, заходивших не на свою территорию. Зато в своем квартале попрошайки могли рассчитывать на определенную «профсоюзную» помощь. У сборщиков милостыни были свои оповестители, жившие прямо на ступеньках соборов. Они знали даты всех похорон, крестин и свадеб, где раздавали деньги и еду. Разумеется, вначале говорили самым избранным. Остальные тоже узнавали о важных событиях, но, как правило, позднее, когда раздача благ подходила к концу.