Ignoto Deo

Л.А. Андреева подчеркивает, что “в истории цивилизаций религиозные идеи оказали решающее влияние на ход исторического развития. Среди них особая роль принадлежит глобальной религиозно-политической доктрине о верховном правителе - “наместнике Бога” на земле, в должности которого соединились функции светского и духовного владыки… Эта архетипическая властная модель будет господствовать и в коммунистической России; место царя займет коммунистический вождь, наместническая мифология власти вновь воскреснет в идеологии и практике коммунистического режима; однако основа его властной модели останется неизменной: это - сакрализация должности коммунистического вождя как наследника византийских василевсов и московских царей, на основе слияния в ней полномочий светского правителя и главного идеолога (жреца)”[278]. В частности, "образ Ленина после физической смерти пролетарского вождя трансформировался в квазирелигиозный культ нового Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, унаследовал по должности божественную природу Ленина как Бога Отца, согласно формуле: “Сталин - Ленин сегодня”. Должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. Коммунистический вождь воспринимался как “наместник нового Христа” - Ленина"[279]. Эта же идея о сакрализации советской власти проводится В. Полосиным[280].

Вторая волна эзотерического движения в Россию пришла в конце 1960-х гг. "Именно в эти годы начинают появляться эзотерические кружки, переводится зарубежная эзотерическая литература, перепечатывается старая русская литература начала века. В 70-х годах эзотерические группы нередко практикуют йогу, натуропатию, китайскую и народную медицину, лечение биополем рук (экстрасенсорику)… И снова, как и в начале века, можно наблюдать настойчивые попытки синтезировать мудрость восточной и западной мысли"[281]. Нетрудно увидеть сходство с возрождением интереса к эзотерике и мистике в то же самое время на Западе; но советские "адепты" нетрадиционных учений и религий по понятным причинам не разворачивали бурной деятельности - напротив, многие группы находились на нелегальном, полуподпольном положении. При этом религиозность "второй волны" часто обретала самоидентичность, как бы отталкиваясь от официальной советской мифологии. М. Эпштейн в своей книге "Новое сектантство…" рассказывает об особенностях религиозных исканий в поздний советский период, описывая "прежде всего те оттенки религиозных умонастроений, которые были распространены в среде столичной интеллигенции, хотя и не ограничивались ею. Автор работал в нескольких московских дискуссионных клубах и гуманитарных объединениях и сам находился под перекрестным воздействием всех этих умонастроений, даже какими-то долями души сам принадлежал к некоторым из новых сект"[282]. Впрочем, речь идет не об организованных "сектах", а об условных религиозно-идеологических типах, "которыми было переполнено тогдашнее общество, но которые находились в самом зачатке и не имели не только печатных органов, но и разработанной системы понятий для самовыражения"[283]. Эпштейн предлагает следующую условную типологию этих "сект": религиозно-бытовые, религиозно-мещанские, религиозно-национальные, религиозно-атеистические, религиозно-эсхатологические, религиозно-литературные… Объектом религиозного почитания могло стать что угодно - от предметов быта до трудов А.С. Пушкина.

Наконец, третья волна в России хронологически совпадает с аналогичными процессами на Западе (конец 1980-х - начало 1990-х гг.), но имеет свою специфику, связанную с наследием советского периода и с нестабильностью современной социально-политической ситуации[284]. По мнению М. Эпштейна, в условиях пост-атеистического российского общества формирование новой религиозности происходит не путем сознательного синтеза или обобщения традиций разных вер, а через выветривание этих традиций, через неизбежное принятие и преодоление духовного наследия атеизма. Возникает своеобразная "бедная религия", в которой удивительным образом соединяются традиционные верования и наследие советского атеизма[285]. И если в новом религиозном сознании начала ХХ в. причудливо соединялось христианство и язычество (для большинства людей того времени – вещь немыслимая), сегодня же мало кого удивляют даже "православные атеисты". Религиозность начала ХХ в. – порождение воинствующего модернизма, а новая религиозность нашего времени – типичный образец постмодернистского сознания, равнодушного и всеядного.

Сложившуюся к настоящему времени религиозную ситуацию в России замечательно характеризует С. Дунаев, выдержки из статьи которого мы позволим себе привести ниже.