Иго любви

— Вы уже где-нибудь достали эти деньги? — высокомерно спросила она, отодвигаясь от кресла гостьи.

— Где же мне достать?.. Вы видите это платье?.. У меня даже нет другого… Но я буду работать…

Губернаторша взволновалась и стала нюхать соли.

— Вы, значит, совсем не любите вашу дочь, моя милая?

Надежда Васильевна усмехнулась уголком рта.

— Мою честь люблю еще больше, Дарья Александровна… А что, кроме честного имени, могу я дать в приданое за моей Верочкой?

Губернаторша не верила своим ушам. И кто это говорит? Какая гордость, какая честь может быть у «актерки».

Так думала Додо, лорнируя сидевшую перед нею «несомненную интриганку», на вид такую скромную.

— Вас, я вижу, удивляют мои слова, — после маленькой паузы заговорила Надежда Васильевна, оправляя свой траурный вуаль. — Но что поделаешь с характером? В жизни я всем обязана одной себе. И мне тяжело одолжаться…

— Ах, это ваше право отказываться! — обидчиво заметила губернаторша (Додо так любила благотворить). «Какая дерзкая!..» — думала она волнуясь.

В эту минуту вошел Опочинин и весь подтянулся, узнав Неронову. Они молча поклонились друг другу. Он видел ее здесь в третий раз, считая тот день, когда она заехала на одну минуту в его приемный час, чтобы поблагодарить его за переговоры с антрепренером, о которых она узнала за кулисами. Народу у него было много тогда. А она торопилась.

Он стал за креслом жены, рисуясь своей молодцеватой фигурой и тонкой талией «в рюмочку».

— Вот, Поль, вообрази!.. Она… pardon… madame Неронова отказывается от денег…

Надежда Васильевна не поднимала ресниц, чувствуя на себе пристальный взгляд Опочинина.

— Во сколько же времени вы рассчитываете расплатиться и вернуть вашу дочь? — мягко спросил он.

— Надеюсь, что через два года расплачусь.

— Oh!.. С’еst affreux! (Это ужасно!) — сорвалось у Додо. — А если за это время ваша дочь заболеет?.. Умрет?

Длинные черные глаза встретились с взглядом губернаторши. Скорбные, глубокие глаза… И Додо смутилась невольно.

— Бог не допустит этого, — тихо сказала Надежда Васильевна, но в голосе ее дрогнула такая трагическая нота, что Опочинин вдруг забыл о кокетстве, а Додо стало стыдно.

Она поднялась и порывисто протянула гостье руку.

— От души желаю вам успеха!

Надежда Васильевна также поднялась и оправила свой вуаль.

— Вы в трауре! — воскликнула Додо. — Как же вы решились играть?

Тонкое лицо Опочинина передернулось.

— Мне некогда горевать, — просто ответила артистка. — Сцена — мой хлеб.

Дверь распахнулась. Вбежала маленькая с льняными локонами горбоносенькая девочка на тонких ножках и кинулась к отцу.

— Merlette… Разве ты не видишь эту даму?

Она сделала чинный реверанс перед актрисой.

Ах, с какой тоской и нежностью взглянула на нее Надежда Васильевна! Эта девочка была одних лет с ее Верой.

— Несчастная! — сказала Додо, когда дверь закрылась за гостьей, и невольно прижала девочку к своей груди. — Но я не понимаю ее, Поль… Я ее совсем не понимаю.

Девочка пристально глядела на закрывшуюся дверь.

— Maman… что такое несчастная? Почему она в черном?.. Почему на ней такой длинный вуаль?.. Папа… Почему у нее такое лицо?.. Как будто она хотела заплакать?.. Почему…

К Рождеству Надежда Васильевна отправила Рухле первые деньги, прося выкупить меха, приданое Верочки.

С Нового года ей дали двести рублей в месяц (высший оклад по тому времени) и бенефис. Этот вечер принес ей большие деньги. Помещики и купцы не поскупились на подарки. Лучинин всех перещеголял, поднеся артистке три нитки жемчуга, стоимостью в десять тысяч рублей. Она тотчас заложила жемчуг, к Пасхе выкупила у Рухли свои драгоценности и удовлетворила самых настойчивых кредиторов.

Горизонт прояснялся. Можно было спать спокойно, творить с упоением и работать с упорством.

Но беда надвигалась с другой стороны.

Опочинин был влюблен. И эта страсть волновала Надежду Васильевну, мешала ей сосредоточиться.

Она жила на тридцать рублей все в том же дрянном номеришке, упорно отказываясь переехать в центр города. Она ела в обрез, не позволяла себе ни одной прихоти. Она тратилась только на туалеты для театра. Но тогда не требовалось, как теперь, иметь новое платье для каждой новой роли. Публика шла смотреть игру, а не туалет… Остаток жалованья Надежда Васильевна высылала на имя Рухли в уплату долга. Это была жизнь полная лишений, совсем такая, как на первых шагах ее театральной карьеры.

Ее единственной радостью было писать Рухле и начальнице пансиона и получать от них вести о Верочке.

Опочинин видел Надежду Васильевну только на сцене, изредка мельком на улице… Он два раза пробовал навестить ее в номерах. Но она встретила его сдержанно, почти сухо; посмеялась над сенсацией, вызванной в квартале появлением экипажа «хозяина города»… И Опочинин почувствовал себя лишним.

Лучинин тоже тщетно добивался сближения.

Лучше всех к Надежде Васильевне отнеслись полицмейстер Спримон и его жена. Оба они были страстными театралами, и поклонение их было вполне бескорыстно.

Спримон сумел оказать много услуг одинокой Надежде Васильевне. И в его доме, лаская маленького Федю, она отдыхала душой.