Иго любви

У Надежды Васильевны была уже своя приличная квартира и комфортабельная обстановка. Она приняла губернаторшу со сдержанной любезностью, от которой веяло холодом. И теперь сидела перед гостьей чуть-чуть надменная, чуть-чуть насмешливая. За дверью — она чувствовала — глядит в щелку и ахает вся ее прислуга.

А Додо говорила…

Нужда вопиющая, денег же в кассе ни гроша… Город обожает Неронову. Цены за билеты можно назначить тройные, если дать новую пьесу.

И была она такая жалкая, такая желтая и поблекшая перед своей блистательной соперницей…

«Она тоже любит его, — вдруг словно пронзила ее мысль. — А я отняла у нее мужа. И не отдам! Не отдам…»

— Я подумаю, — рассеянно ответила она, почувствовав паузу и заметив выжидательное выражение губернаторши.

«Она ведь старше его… или нет, одних лет с ним. Все равно! Она почти старуха сейчас… Но он любил ее когда-то…»

— Я подумаю… Здесь нужна новая пьеса… что-нибудь эффектное.

— Да… да… Вы меня поняли… Нужна мелодрама… Ах, у вас такой талант, дорогая!.. С моей стороны было большой ошибкой так редко ходить в театр! Но мое здоровье…

«Она пристрастилась к благотворительности… Не пропускает ни одной службы… Аннушка видела, как она плачет в церкви…»

— Может быть, еще водевиль поставить после драмы? Что вы посоветуете?.. Публика так любит водевиль…

— С танцами и пением?.. Да, я поищу в репертуаре.

«Когда-нибудь и я состарюсь. Буду такой желтой, жалкой, лишней, ненужной… И меня бросят когда-нибудь для девчонки…»

Она быстро встала. Брови ее сдвинулись. Испуганно поднялась губернаторша… Не обидела ли она чем-нибудь эту женщину?

Нет… Та протягивала ей руку простым, искренним движением, грустно улыбалась и обещала устроить все.

— Ah merci, merci madame! — лепетала Додо, натягивая на плечи горностаевую мантилью.

«Elle est adorable (Она очаровательна)», — в карете по дороге домой думала Додо и украдкой вытирала непокорные слезы.

Мир был заключен. И жизнь вошла в берега.

Это было пять лет назад. Отношения оставались вполне корректными. И Поля не преувеличивала. На балах, как и на гуляньях, губернаторша всегда первая приветствовала артистку.

— Додо умнее, чем я думала. Elle fait bonne mine au mauvais jeu, — ядовито говорила княгиня Мика приятельницам.

— А что же ей еще остается?

— О! К ее услугам целый арсенал шпилек, намеков, упреков, булавочных уколов… Я не знаю… Быть может, я глупа и бестактна… Так скоро я не сдалась бы.

Но говорилось это осторожно. У этой Нероновой был острый язык. Она давала людям такие меткие прозвища! Поистине это были крылатые словечки. Опочинин любил повторять их дома, en petit comit'e. Все смеялись, но каждый боялся за себя. И Мика, которую артистка давно прозвала Бишкой за ее черные начесы, закрывавшие оттопыренные уши, любезно скалила желтые зубы, встречаясь с Нероновой на балах или на катанье. Она одна в городе не знала, что она — Бишка. И даже ее подруга — Додо — не могла удержать смеха, когда кто-нибудь из ее кружка за глаза называл так непочтительно княгиню.

— Ах, это ваша Фика, — как-то раз при Лучинине сказала Надежда Васильевна.

Оба невольно расхохотались.

Они даже не спросили, кто эта Фика? Лицо княгини на один миг, но так ясно выглянуло на них из подвижных черт артистки… Бог ее знает, как ей это удавалось! И на другой день «словечко» пошло из уст в уста.

Когда Неронова сердилась на любовника, она становилась беспощадной.

— Ну, как поживает ваша… Dindon (индюшка)? — невинно спросила она Опочинина опять-таки при Лучинине.

— Как? — губернатора заметно передернуло.

Лучинин опустил голову, и затылок его побагровел.

— Ах, что со мной нынче! Я такая рассеянная… В самом деле, как теперь здоровье Дарьи Александровны?

— Merci, ей лучше, — пролепетал губернатор, не поднимая глаз и принимая из рук гостьи чашку чая. Если он и обиделся за жену, то показать обиды он все-таки не посмел.

Кто ее научил этому слову?.. Конечно, Лучинин… Ведь она сама не говорит по-французски… К Лучинину губернатор всегда ревновал Надежду Васильевну. И как только болезнь жены или дочери удерживала Опочинина у домашнего очага долее, чем это требовалось по соображениям Нероновой, в гостиной ее немедленно появлялся желанным гостем Лучинин. Он был тоже влюблен и терпелив. И соперник опасный.

«А ведь удивительно смешное словцо!» — с невольным восхищением подумал губернатор, когда, вернувшись домой к обеду, он увидал жену, неуклюжую, сутулую, близорукую, с вытянутой вперед шеей, с томной речью, напоминавшей ленивое клохтанье индюшки. «Ах, эта Надя!.. Elle est unique (Она единственная)…»

Он надеялся все-таки, что Надя будет деликатна и по-прежнему будет в добрые минуты величать соперницу — Додо…

Напрасно… Она теперь беспрестанно ошибалась.

И Боже сохрани, если бы он вздумал сделать ей замечание! Тогда ни за что нельзя было поручиться.

«Она ревнует, — улыбаясь, рассуждал Опочинин. — И я был бы неблагодарным или идиотом, если бы огорчался. Разве в этом не оправдание всему?»