Иго любви

Надежда Васильевна тихонько опускается на колени, на коврик, и молится без слов, сложив поднятые руки, подняв прекрасные глаза на икону, озаренную лампадкой. Молится, заливаясь жгучими слезами. Последняя ночь… Последняя ночь… Не она ли сама из этой уютной, светлой комнатки, полной сладкой тишины, вытолкнула свое дитя в шумный и суровый мир, в жестокую жизнь, в Неизвестность?

— Прощай, Верочка!.. Прощай, детка моя любимая… И прости меня, твою грешную, твою несчастную мать!..

Аннушка нашла Надежду Васильевну в гостиной, истерически рыдавшую в одиночестве.

— Царица Небесная!.. Нате вам водицы… Я-то шью, слушаю, что такое?.. Полно вам убиваться, Надежда Васильевна!

— Ах, Аннушка, Аннушка!.. Если б ты знала…

«Она мешала мне…»

Слова эти жгут ее уста. Но сказать их она не смеет.

Стоя на коленях, Аннушка целует руки Надежды Васильевны. И ей сладка эта ласка. Как жутко быть одной в эту ночь с такими мыслями!

— Стар он для нее, Аннушка… Она никогда не узнает, чем жизнь красна…

Она заснула только на заре. Мучимая сомнением и раскаянием, она несколько раз входила в комнату дочери, крестила невинно спавшую девушку, слушала ее дыхание, глотала слезы, садилась в кресло, у изголовья ее, и дремала. Потом вдруг вставала, точно пронзенная внезапной болью, и опять падала на колени, и молилась, лепеча бессвязные слова, прося прощения у Веры, прося у Бога счастья ее единственному ребенку. О, как страшил давно желанный миг! Не отдалить его теперь! Не избежать судьбы…

А утром она встала раньше всех, разбудила Настасью и послала ее на рынок, подняла прислугу, наскоро выпила крепчайшего кофе, обжигавшего ей губы и язык, и вместе с Полей поехала на новую квартиру барона. Он жил теперь совсем близко от невесты. Аннушке было запрещено будить Веру. Пусть сил наберется!

Им отпер Егор. Надежда Васильевна так поглядела на него, что он сразу вытянул руки по швам.

— Барон встал?

— Точно так-с… Чай кушать изволят.

— Доложи…

С Полей вместе Надежда Васильевна расставила все сундуки, заперла серебро в буфет, выложила часть белья в комод, развесила платья в шкафах. Барон во время уборки ушел куда-то, а через час вернулся с двумя клетками. В одной сидел чиж, в другой канарейка. Он только из вежливости взглянул на серебряный самовар и на сундуки. Целый час он возился с птицами, насыпая им корму, чистя клетку, подсвистывая упорно молчавшему чижу.

— Верочка любит птичек?

— Терпеть не может, — сухо оборвала его Надежда Васильевна.

— Ах, как жаль!.. А я думал…

Он исчез. Когда Надежда Васильевна с Полей садились в сани, они встретили его уже у крыльца. Он вел на цепи пуделя.

— Золото, а не пес, — с сияющим лицом крикнул он. — За три рубля купил… Породистый и только что не говорит…

Надежда Васильевна, поджав губы, посмотрела на него, потом на Полю. Глаза их встретились. Сани тронулись. Обе тряслись от смеху.

Надежда Васильевна прошла прямо в спальню дочери. Но та еще спала.

— Тише! Не стучите! — шепнула Надежда Васильевна Аннушке. — Пусть спит! Это ее последний сон в моем доме.

И она опять беспомощно всхлипнула. Плакала и Аннушка, отвернувшись к стене.

— А Лизавета где? — вдруг вспомнила Надежда Васильевна, переставая плакать.

— Чай пьет в девичьей.

— Как барышня позвонит, иди с нею. Пусть приучается!

Вот, наконец, раздался звонок.

— Кофе варите! — крикнула Надежда Васильевна, заглядывая в столовую.

— Что вы, сударыня? — зашипела Поля, округляя глаза. — Мыслимое ли дело невесте кушать? В этакой-то день? Ничего до венца не полагается…

— Не рассуждать! Буду я ее морить до вечера без еды? Ей в церкви дурно сделается… Вари кофе скорей!

Она вошла в спальню и кинулась к Вере. Села на постель и опять зарыдала.

В халатике и белом чепце Вера казалась подростком. В заспанном и бледно-розовом, как лепестки цветка, лице ее ясно отразилось недоумение. Почему плачут матери, если дочерям надо выходить замуж? И если матери сами так торопят это событие?

Дверь скрипнула. Вошла Аннушка, а за ней… Кто эта девушка? Замерла на пороге, растерялась. В красном, круглом лице испуг. Кланяется в пояс.

— Лизавета, пойди сюда… Не бойся!.. Верочка, эту девку тебе дарит Лучинин. Это из его имения. Рукодельница на редкость, я хотела ее купить у него для тебя. Ему за нее Синявина двести рублей предлагала. Не отдал. А с меня денег не взял… Теперь она твоя собственность…

— Моя? — тихо удивилась Вера.

— Поцелуй у барышни ручку!.. Вот ее чулки… Обувай!.. Ты должна хорошо ходить за своей барыней… и беречь ее добро. Нынче тебе Аннушка все серебро, белье и платья на руки сдаст… Смотри ты у меня! Чтоб не лениться… Я буду через день наведываться…

— Слушаю-с, — покорно прошептала Лизавета, становясь на колени, на коврике, чтоб обуть алебастровые ножки.