Игольное ушко

Он смотрел на поверхность моря еще несколько минут. В какой-то момент ему показалось, будто в волнах и пене мелькнул желтый плащ, но он пропал из виду прежде, чем Фабер сумел понять, действительно ли видит его. Под ним была теперь только вода и камни.

Внезапно он ощутил невыносимую усталость. Его раны стали давать о себе знать: ушибленная нога, шишка на голове, синяки по всему лицу. Дэвид Роуз в итоге оказался глупцом, пустым хвастуном и скверным мужем. И ему пришлось молить врага о пощаде. Но он все же был храбрым человеком и погиб, сражаясь за свою страну. Хотя бы это ему удалось.

Фабер задумался, будет ли его собственная смерть столь же достойной. А потом встал, повернулся и направился к перевернутой машине.

28

Персиваль Годлиман ощущал прилив энергии, решимости и – что было уж совсем для него противоестественно – энтузиазма. Причем стоило начать размышлять об этом, как ему становилось даже несколько неловко за себя. Пропагандистские речи произносились для рядовых обывателей, а у интеллектуала на подобные «вдохновляющие» выступления лидеров нации должен существовать стойкий иммунитет. И все же, прекрасно сознавая, что представление, разыгранное перед ним Черчиллем, было заранее отрепетированным, а все крещендо и диминуэндо[23] расписаны, как в партитурах композитора, он остался от визита под глубочайшим впечатлением. Разговор подействовал на него так, как подстегивают капитана школьной футбольной команды последние указания тренера перед матчем.

Когда он вернулся к себе в кабинет, у него руки чесались немедленно хоть что-то предпринять.

Он опустил зонтик в нишу рядом с вешалкой, снял мокрый плащ и посмотрел на себя в зеркало, закрепленное на внутренней стороне створки гардероба. У него теперь не оставалось сомнений – его лицо сильно изменилось с тех пор, как он стал одним из главных британских охотников на шпионов. Пару дней назад ему на глаза случайно попалась фотография, сделанная в 1937 году, на которой он был запечатлен вместе с группой студентов – слушателей своего семинара в Оксфорде. И он вдруг понял, что выглядел тогда старше, чем сейчас: бледная кожа, жидкие длинные волосы, пятна щетины на плохо выбритом лице и мешковатая одежда пенсионера. Теперь от редких прядей не осталось и следа – он стригся почти наголо, оставляя лишь короткую монашескую челку. Одевался он сейчас скорее как руководитель крупной фирмы, нежели как преподаватель. Ему это, конечно, могло только казаться, но даже линия подбородка сделалась более твердой и волевой. В глазах появился живой блеск, да и брился он с особым тщанием.

Усевшись за письменный стол, он закурил сигарету. Эта новая привычка ему особой радости не доставляла – он часто кашлял, пытался бросить, но обнаружил, что без курева уже обойтись не может. Однако в Великобритании военных лет курение приняло поистине массовый характер – курили даже многие женщины. Им приходилось выполнять мужскую работу, вместе с которой они естественным образом перенимали и пороки мужчин.

Вот и на этот раз от табачного дыма у Годлимана перехватило горло, он закашлялся и затушил сигарету о крышку консервной банки, заменявшей пепельницу, – настоящую купить в то время было почти невозможно.

Проблема вдохновленности на решение невыполнимых задач, подумал он, состоит в том, что само по себе воодушевление не дает никаких подсказок и никак не помогает добиться цели. Он вдруг вспомнил, как студентом колледжа взялся написать дипломную работу о странствиях малоизвестного средневекового монаха по имени Фома Древесник. Годлиман поставил тогда перед собой не слишком значительную, но весьма трудную задачу: составить отчет и детально описать маршрут, проделанный этим богословом за пять лет. И в разгар работы обнаружил, что восемь месяцев герой его исследования провел либо в Париже, либо в Кентербери, а поскольку Годлиману никак не удавалось установить, где именно, весь проект оказался под угрозой. В хрониках, которыми он пользовался, подобная информация попросту отсутствовала. А если пребывание монаха в одном из религиозных центров того времени не было зарегистрировано письменно, то никакой возможности установить истину не оставалось. И точка. Однако с оптимизмом, свойственным юности, Годлиман отказался поверить в отсутствие каких-либо письменных источников. Он неустанно повторял себе, что где-то какие-то записи непременно сохранились, пусть авторитетные ученые и твердили ему, будто многие гораздо более важные события средневековой истории тоже не зафиксированы в летописях вообще. Если Фома не находился в те восемь месяцев ни в Париже, ни в Кентербери, предположил молодой Годлиман, значит, провел это время в пути. И уже потом, в одном из архивов Амстердама, он обнаружил корабельный журнал, свидетельствовавший о том, что Фома Древесник взошел на борт судна, направлявшегося в Дувр, но попавшего в бурю. Его отнесло к берегам Ирландии, где оно потерпело крушение. Работу потом сочли образцом последовательного подхода к историческому исследованию и предложили остаться преподавать на кафедре.