Игорь Грабарь. Жизнь и творчество

«Он мне сразу страшно понравился, больше всех, и это мое первое впечатление сохранилось у меня вслед за тем на всю жизнь. Помимо большого ума, исключительной даровитости и чрезвычайной разносторонности, он был искренен и честен. <…> У Бенуа много страстей, но среди них самая большая – страсть к искусству… Обладая литературным талантом, он писал легко и занимательно, хотя в своих критических суждениях не всегда бывал беспристрастен. <…> Бенуа – блестящий рисовальщик. <…> Ему стоит взять лист бумаги, чтобы вмиг заполнить его композицией на любую тему, всегда свободной, непрерывно льющейся и всегда имеющей нечто от заражающего и веселого духа барокко. Барокко и есть его самая настоящая стихия, унаследованная им от отца, такого же бесконечно изобретательного рисовальщика, и деда-архитектора Кавоса…»[30]

Бенуа и Грабаря – художников-ученых – объединял глубокий интерес к проблемам развития изобразительного искусства, архитектуры, но часто их взгляды не совпадали, особенно если это касалось новейших течений в живописи, что наглядно отразила обширная переписка, которая велась между ними на протяжении многих лет. Так, например, Бенуа писал Грабарю по поводу его восторженного отношения к искусству постимпрессионистов: «Честь и слава Тебе, что Ты предугадал значение Гогенов и Ван Гогов. <…> Хвали, если Ты без этого жить не можешь, и это, но знай, что мне такое хваление всегда будет казаться вывертом. И хорош Гоген, но опасно его вешать в Лувр, ибо он калека»[31]. До возвращения в Россию Грабарь посылал в журнал «Мир искусства» статьи под общим названием «Письма из Мюнхена» о выставках мюнхенского и венского Сецессионов – художественных объединений, представлявших новые течения в искусстве конца XIX – начала XX века. Игорь Эммануилович считал выставки произведений молодых прогрессивных немецких и австрийских художников, выступивших против официального академического искусства, значительным художественным явлением. Аналогичное объединение художников – Осенний салон – существовало и в Париже, экспонентом и пожизненным членом которого вскоре стал и Грабарь. Выставкам Осеннего салона противостояла Академия изящных искусств, устраивающая начиная с середины XIX века в Большом дворце на Елисейских Полях ежегодные официальные экспозиции, на которых преобладали произведения художников академического толка. Когда-то, в далекие 1860-е годы, именно Академия приняла на выставку Парижского салона картины «отверженных» импрессионистов, но три десятилетия спустя новаторские искания молодых художников безоговорочно отрицались его организаторами.

Однако не все новое в искусстве принималось художником. Благоговейное отношение к классическому наследию выработало у него своеобразный «иммунитет» к некоторым модным веяниям. В этой связи интересно высказывание Грабаря о творчестве одного из лидеров абстракционизма и основателя нашумевшей группы «Синий всадник» Василия Васильевича Кандинского, с которым он учился в школе Ажбе:

«Видя, что в направлении реалистическом у него ничего не получается, он пустился в стилизацию, бывшую в то время как раз в моде… Несчастье Кандинского заключалось в том, что все его “выдумки” шли от мозга, а не от чувства, от рассуждения, а не от таланта. <…> Его продукция была типично немецким детищем, немецкой вариацией Парижских “левых” трюков. Он так и вошел в историю немецкого экспрессионизма как мастер, до мозга костей немецкий, национальный»[32].