Игорь Святославич

К 1164 году распря, наконец, утихла, и Русь после очень долгого времени усобиц получила несколько мирных лет. И именно в начале этого года ушел из жизни Святослав Ольгович, вся жизнь которого прошла среди смут и сражений, в которых он по нужде со всей доблестью участвовал, но которых, по крайней мере в зрелости, не любил. Перед смертью Святослав принял постриг под именем Гавриил (то же имя, возможно, носил в монашестве его брат Игорь, убитый в Киеве) ^{168}. Умер Святослав 15 февраля и на следующий день был погребен в Спасском соборе, где лежали почти все его родичи. Для его сыновей — и для княжившего в Курске Олега, и для почти тринадцатилетнего Игоря, и для Всеволода, пребывавшего в нежных летах, — прежняя жизнь закончилась. Теперь они, независимо от возраста, были не княжичами, а князьями. И весь груз счетов, прав и притязаний родни, все запутанные отношения владения и наследования, хитросплетения родства с этого момента определяли их жизнь. Судьба их была предрешена предками, родом еще до их рождения, и они были лишь частью этой коллективной судьбы…

Глава шестая. ЮНОСТЬ

Со смертью Святослава Ольговича в Чернигове впервые по-настоящему встал вопрос о престолонаследии. Все годы усобицы, с момента беззаконного захвата стола Всеволодом Ольговичем, проблема решалась явочным порядком — обычно по соглашению родичей ввиду перехода черниговского князя в Киев, будь то Всеволод, Игорь или Изяслав. Теперь, однако, черниговской знати предстояло самостоятельно решить, кто будет великим князем Черниговским.

Наиболее логичным и законным претендентом являлся Святослав Владимирович Вщижский. Но о нем не вспомнил никто. Сам он, помня прежние уроки, также не пытался ввязываться в соперничество между Ольговичами за его законную «отчину» — с силами одного Вщижского княжества это было вряд ли разумно. В итоге партия Давидовичей, еще несколько лет назад чрезвычайно сильная в Чернигове, осталась без вождя и без собственного интереса участвовать в происходящем. Этим, видимо, и объяснялся нейтралитет черниговского боярства в едва не развернувшемся противостоянии.

По родовому старшинству среди Ольговичей больше прав имели Всеволодовичи — Святослав Новгород-Северский и Ярослав Ропеский. Святославичи, из которых только Олег имел свой удел в Курске, а малолетние Игорь и Всеволод оставались при родителях, были в родовом смысле «моложе». Но Олег был старше Ярослава по возрасту, и в случае перехода власти к Святославу возможность посидеть в Чернигове в свой «законный» черед становилась весьма эфемерной. Так что Олег Святославич уступать не собирался.

Однако Олег во время болезни отца находился в своем Курске и даже не получил вовремя вести о его смерти. Поэтому позаботиться о благе сыновей выпало вдове Святослава Ольговича. Здесь неожиданно эта женщина, оставшаяся в летописях безымянной, выходит на миг на первый план повествования.

Летописцы сравнительно мало внимания уделяли женам князей, очень часто даже не называя их по именам. Не то чтобы тогдашняя Русь была обществом действительно патриархальным в духе XVI или даже XIX века. Княгини имели собственные земли, сопровождали, как мы видели, мужей в походах, а при необходимости активно участвовали в политике. Христианская мораль призывала к «послушанию», а не к супружеской тирании. Мономах, как мы помним, учил сыновей не столько править семьей в духе позднейшего Домостроя, сколько не уклоняться в другую крайность — не становиться подкаблучниками. Да и странно было бы прививать идеал женщины как пассивной и смирной, дочери и жены, покорной отцу и мужу, народу, первым христианским правителем которого была святая княгиня Ольга — жесткий политик и воительница. Однако летописи часто велись в монастырях, и внимание их авторов княгиня могла привлечь либо особым благочестием, либо, как в данном случае, неординарными политическими деяниями.

События, происходившие после смерти Святослава Ольговича, показывают новгородку как женщину энергичную, властную, вполне достойную спутницу князя времен всеобщей усобицы. Правда, искусством политического расчета она, как видно, владела в гораздо меньшей степени. Сразу после смерти Святослава княгиня призвала епископа-грека Антония, собрала бояр и потребовала целовать над гробом крест в том, что никто не пошлет вестей о смерти князя к Святославу Всеволодовичу. Антоний приступил к присяге первым, что вызвало удивление и недовольство бояр. Упоминавшийся выше Георгий Иванович, теперь уже тысяцкий Чернигова, высказал общее мнение: «Не стоило нам давать епископу целовать святого Спаса. Он же святитель, и мы не сомневаемся в нем — он ведь князей своих любил». Антоний, очевидно, понимавший мотивы княгини, торжественно отвечал: «Вот для чего свидетельствую перед вами — Бог мне свидетель и Родившая Его, что не пошлю я к Всеволодовичу никоим образом, не сотворю никакого коварства. К тому же, сынове, и вам молвлю: да не погибнете душами и не будете предателями, как Иуда». Вслед за епископом присягнула дружина.