Игорь Всеславьевич и Злокачественная опухоль БЫЛИНА 1999 год

И кореша мои, подельнички в разъездах вси:

А кто в тюрьме на нарах прохлаждаетси,

Кто Дасунь славит во чужих зарубежах,

Кто под могильною плитою в царстве пекельном.

А я ж не брал, не воровал, не трогал, не имел!

Поверьте, Онко Онкович, моей слезиночке…

Он говорит майор оперативный без утаечки:

- Ну вот, развел мне церемонию мокротную!

Не буду я тянуть резинку со волынкою,

А посажу покамест тя, мальца, во темную темницу,

Чтабы напомнить те же стены нунь Бутырские.

Авось опомнишься, тогда вернемся к разговору.

Отводит-провожает Онко Раков удалого,

Отводит-провожает Онко Раков молодца в темницу темную

И запирает самочинно дверь на ключик.

Сидит он Игорь свет Всеславьевич да час-другой,

Сидит и думу думает всё невесёлую, всё грустную.

Да разве же ему не доверяют те хорошие учителя?

И кто же нагло брешет, будто он был во колледже?

Он думал-размышлял, по вздохам собирал себе на оправданьице, Как вот подсаживат к нему дятлá пугливаго.

А дятел сразу же – да по какой статье? за что?

И даже норовит он понахрапистей –

Брось мучиться и расскажи-ка всё как есть!

И догадаться тут не трудно удалому молодцу,

Что супротив него вновь сеть майора развернулася,

Как пить дать, запустили подсадную пташечку.

Чтабы и выведать, арестовать, законно наказать.

На третий час (уже и пташку, верно дело, допросили) Вот Онко Онкович стальной замочек отпирает:

- Подумал, хлопец? И мне нечего сказати?

Тогда вали-шуруй до хатоньки родимой,

А дальше мы решим, как-то ишшо тебя давити.

И выходил он Игорь свет Всеславьевич на волюшку,

И брёл, куда вели сомнения кручинные,

А й приклонившись, буйную головушку повесив,

А й утопив слезливые глаза во зéмлицу сырую.

Он приходил домой ко старой доброй матушке,

Рассказывал ей всё, рассказывал подробненько.

Она-от стара добра матушка его тут успокаиват,

И говорит она слова, слова целебные:

- Да ай же ты, млад Игорь сын Всеславьевич!

Коль-если ты не воровал, то и отстанет Раков же…

Он Игорь свет Всеславьевич на ты словечки пуще прежнего горюется:

- Да ах же ты, любезна добра матушка!

О чем ты говоришь? Как «если»? Ведь я чистенький…

Ах, неужель и ты не веришь мне, дитятке своему?

И вот минует-то маненько пасмурных деньков,

Начальник-опер-невус Раков Онко Онкович,

Глядишь, сам заезжает к дому Игорька

На мятом проржавевшем «москвичонке».

Хватает молодца-студента он под белы рученки,

Сажат без объяснения в машинку и скорей везёт,

Везет быстрей в отдел же внутренней секреции.

Там, во пигментном кабинетике, всё то ж:

И странные следы неведомой болезни –

Юг Славии ракетами искромсанный

Как инвазийными гельминтами-червями;

Большие круглые часы, кои сто лет не ходют,

И календарь со истеричным перевёрнутым числом

Сего тысячелетнего исхода.

И вновь верблюжия сигарка зажжена,

И говорит он Онко Онкович-то Раков:

- Я, правда, не нашёл преступников-злодеев,

Но то не значит, будто ты невиноватый!

Немножко слов добавить я хотел

Ко той привычной мне актерской помазне,

Что в прошлые разы своей отравленной душонкой пачкал ты.

Ты! Ты ж не блатарь, не богатырь могучиий,

И на тебе креста нет золотого, хоть пол-пуда.

А знать давно пора, что какова здесь масть-такая власть!

Вас – сотни тысяч, вы – легионеры, черти, бесы.

СПИДометр ужасный именно вы включаете.

Спокойно не даёте жить, мир разрушаете.

Вы – педерасты, проститутки, лесбиянки,

Вы – воры, и бандиты, и убийцы,

Вы – наркоманы,психопаты,вырожденцы.

Ваш генетичный код под Сатаной мутировал

Из вероятно благородных человеков в твари подлые.

Я бил бы вас всегда и просто так,

Зверюшек лютых, бешеных, опасных!

И, мне поверь, я буду вас учить, учить пока живой,

Как жить, как важно сознавать, что плохо быть уродом.

А честно жить вы не хотите, не желаете,

И понимать, соображать и… черт возьми!

Когда же наконец дойдет до ваших каменных мозгов,

Что Русь родная, Матушка Россия агонирует?

И что страну трясёт, коль бьют славян по крови,

И что привычка вредная у Билла – онатонизмом заниматися, И прорастать к соседям в клетки, и ракетоблудить.

Он, Канцер-Зверь, метастазúрует в славянский дух,

Сжимает, комплексовщик, бесконтрольное колечко.

Вот где та опухоль, вот – американома!

А надо бы разжать, расплавить, разаНАТОмировать,

Пора бы радикальное леченье провести – не меньше.

Да Зверь – он что?! Есть и хозяин у него –

Он-то хозяин, богатырюшко Авгей Сраилевич.

Он прикатил колечко из авгеевой конюшеньки,

А из авгеевой конюшни вонь по всей Земле.

Он богатырюшко Авгей сам-то не сражаетси,

А он пускает в ход извилины свои-от ядовито-мудрые, А он спускает со цепи пса злого – Канцер-Зверя плодовитого.

А Канцер-Зверь – ет штука много плодовитая,

Ёна выблёвыват тыщи-мульёны-то змеёнышей поганыих.

Змеёныши оны метастажúруют по всему белу свету.

Но где тот богатырь российский, где Авгею супротивничек?

Чтоб мог устроить бы ему большую мойку с банею,

Прочистить и промыть ему бороздочки-извиленки,

А чтоб не думалося да Росею пожевати-кушати.

А лучше вырвать сердце и со печенью авгейское

Да добрым людям на великое гляженье,

Старухам старым на великое роптанье.

И покрошить ёго на мелкие кусочечки,

И не оставить-то ёму да всё на семена.

А если б ты был богатырь, а ты авгейский прихвостень!