Игра

— Северо-Западная… — стучат клавиши. В трубке слышится сопение. — Вы Мэгги?

— Да.

— Вы заявляли о пропаже ребенка?

— Д-да, но…

— Полиция уже едет, они должны быть у вас через…

— Я нашла его! — выпаливает она так быстро, что это похоже на крик.

— Вы нашли своего сына?

— Да. — Она не может поверить в то, что говорит. Если прямо сейчас положит трубку, прибудет помощь, завывающие сирены, полицейские в форме, оружие. Но им никогда не найти Джексона живым. Это понятно из сообщения, которое она только что прочла. Фотография говорит сама за себя. Правила ясны.

— Он спрятался, — слышит она собственный шепот. — Пошутил.

— Здесь сказано, что вы сообщили о разбитом окне в помещении.

— Я запаниковала. Оно было открыто, только и всего. В комнате было холодно. Так холодно…

Мужчина на какое-то время замолкает. Молчание — это плохо. Мэгги уже в красках представляет себе, как этот кошмар крутят в вечерних новостях.

— Хорошо, Мэгги, — говорит он. — Кажется, вы в шоке. Я собираюсь позволить нашим офицерам действовать по плану и…

— Нет! — Она близка к истерике. — Вы что, не слышали, что я сказала? Он в порядке! Они мне здесь не нужны!

— Мэм! — Его голос неуловимо меняется. — Я хочу, чтобы вы оставались на месте. Офицеры уже в двух минутах от вас. Если вам нужно…

Она сбрасывает вызов. Большой палец делает это за нее, тело работает быстрее, чем мозг.

В двух минутах. Две минуты. Надо бежать.

Живо. Еще одного взгляда на фотографию в телефоне — фото ее мальчика — достаточно для того, чтобы заставить ее действовать.

Она надевает высокие красные кеды, выскакивает из квартиры и мчится мимо кровавых следов вниз по лестнице.

Одна минута.

Бежит по снегу в халатике и белье, не взяв с собой ничего, кроме телефона. Ее сын похищен, полиция уже почти на месте, и все же Мэгги Доусон сбегает с места преступления.

Сейчас январское утро, около восьми часов.

Игра только что началась.

2 Второй игрок

У Бретта Палмера чувство, что он единственный чернокожий на стадионе. Это странно, неприятно, давно он такого не испытывал — чувство, что он тут лишний или просто какой-то чудик, и ему никак не удается от него избавиться.

Он говорит об этом Крейгу, пока они маневрируют в толпе, и Крейг громко хохочет. Крейгу легко смеяться: он весит больше девяноста килограмм, и кожа у него белее снега. Он голосовал за то, чтобы вновь сделать Америку великой. Кроме того, он уже немного протрезвел от выпивки, которой Бретт его накачивал в «Hooters».

Нет, не накачивал. Угощал. Шотами в честь дня рождения. Егермейстером и текилой. Всякой дрянью.

Крейг отлично смотрится в своем джерси оверсайз, и любой может это подтвердить. Оно почти полностью голубое, в цветовой гамме команды, и обтягивает его плечи. Бретт чувствует себя тощим в своей. Дохляк, как говорили они в старшей школе. Рост у него больше ста восьмидесяти, и старшая школа давным-давно позади, но он практически ощущает коленями в джинсах подол джерси. Да он знает, что все это у него в голове, так же как и ощущение собственной черноты, и все же ему никак не удается избавиться от этих странных предчувствий. Это должен был быть их вечер, но он чувствует себя на взводе и не в своей тарелке.

— Расслабься, придурок, — говорит Крейг. — Ты же раньше любил хоккей.

— И сейчас люблю. Просто говорю тебе: посмотри вокруг, это игра белых парней.

— Знаешь, как называется это дерьмо? — У Крейга в руках оказывается один из огромных пенопластовых пальцев, и он тычет им в лицо Бретту. — Расовые предрассудки. Что ты будешь делать, когда у вас с Келли наконец-то появится парочка милых детишек смешанной расы? Будешь сверять каждого ребенка с таблицей цветов перед тем, как решить дать ему гребаный баскетбольный мяч или хоккейную клюшку?

Бретт ловит пенопластовый палец и направляет его на Крейга.

— Почему бы тебе не сесть на это?

Крейг снова хохочет.

— Держу пари, ты бы все отдал, чтобы на это посмотреть, правда, сладенький?

— В твоих мечтах.

Они подходят к ближайшему киоску в вестибюле, и Крейг достает бумажник рукой, свободной от пенопласта.

Бретт хватает его за локоть.

— Я сам заплачу.

— Да иди ты. Ты купил билеты.

— И что с того? — Бретт шлепает пластиковой картой по прилавку. — Какой смысл в работе, если парень не может побаловать своего друга на его сороковник?

— Эй, полегче! — Крейг прочищает горло и подмигивает молоденькой девушке за стойкой. — Вы должны простить моего приятеля. Он хотел сказать тридцатник.

Она отвечает застенчивой улыбкой. Все женщины улыбаются Крейгу. Сколько Бретт помнит, они делали так всегда.