Игра без козырей

Капитан Оксон вышел на свет, я встал рядом с ним на пороге комнаты прессы.

– Боже милостивый! Что это с ними случилось?

– Снотворное, – ответил я. – Вы не заметили никого, кому не следовало бы здесь находиться?

– Нет, я ничего не слышал, кроме шума вашей машины, и пришел посмотреть, кто приехал.

– Сколько конюхов осталось ночевать в общежитии? Могли бы мы использовать их для патрулирования ипподрома, пока я позвоню в агентство и вызову подкрепление?

– Полагаю, они охотно согласятся, – ответил капитан Оксон, подумав. – Там их человек пять. И наверное, они еще не легли спать. Сейчас мы пойдем и попросим их, а потом вы из моей квартиры позвоните в агентство.

– Спасибо. Очень хорошо, – сказал я и оглядел спящих. – Пожалуй, я погляжу, не попытался ли кто-то из них оставить записку. Это займет не больше минуты.

Он терпеливо ждал, пока я искал записку под головой и руками спавшего на столе патрульного, под тем, кто растянулся на полу, и вокруг того, кто уперся лбом в стул. Но ни у одного из них даже не было в руках карандаша. Пожав плечами, я посмотрел на остатки их ужина. Полусъеденные сэндвичи на пергаментной бумаге, остатки кофе в стаканах и термосах, несколько огрызков яблок, сырные крошки и неочищенный банан.

– Нашли что-нибудь? – спросил капитан Оксон.

– Ничего. Когда они проснутся, у них будут страшно болеть головы, и поделом, – проговорил я.

– Могу понять вашу досаду… – начал он, но я уже не слышал. На спинке стула, где сидел первый из патрульных, которого я пытался разбудить, висел коричневый кожаный футляр от бинокля, и на его крышке были выгравированы три черные буквы: «Л. E. O». Лео. Лео?!

– Что-то случилось? – спросил капитан Оксон.

– Нет. – Я улыбнулся ему и потрогал ремешок футляра. – Это ваш?

– Да. Патрульные попросили одолжить им. Они сказали, что без него на рассвете не обойтись.

– Вы очень добры, – заметил я.

– Ну что вы, пустяки. – Он пожал плечами и вышел в темноту. – Наверно, вам лучше сначала позвонить, а к конюхам мы можем пойти потом.

– Правильно, – согласился я, хотя совсем не собирался идти в его квартиру.

Закрыв дверь комнаты прессы, я вышел следом за ним. Знакомый голос, очень довольный, прозвучал чуть ли не в ярде от меня:

– Вы поймали его, Оксон. Прекрасно.

– Он сам шел, – раздраженно бросил Оксон, понимая, что сказать, будто он меня поймал, – большое преувеличение.

– Думаете? – произнес я и внезапно кинулся к машине.

Когда до «мерседеса» оставалось не больше десяти ярдов, кто-то включил фары. Фары моей собственной машины. Я замер.

Сзади Крей что-то кричал, и я слышал, как ко мне бегут люди. Свет фар падал на меня сбоку, поэтому я резко свернул направо и побежал к воротам. Три шага – и фары снова нашли меня, свет ударил прямо в глаза.

Снова крики, уже гораздо ближе. Крей и Оксон. Полуослепленный, я оглянулся и увидел, что они совсем рядом. Теперь путь к воротам был закрыт – в них въехала машина и перегородила мне дорогу. Заработал мотор моего «мерседеса».

Я бросился в темноту. Две ехавшие за мной машины снова поймали меня в лучи фар. Крей и Оксон бежали туда, где в ярком свете четко вырисовывалась моя фигура.

Теперь я, как загнанный заяц, мчался вдоль забора к трибунам, а две машины то и дело ловили меня в перекрестье лучей, и двое мужчин бежали за мной, потрясая кулаками. Какая-то кошмарная игра в догонялки, только расплатой явно будет не фантик, как в детстве.

Через парадный круг, по ровной гудроновой дорожке, опоясывавшей его, под брусья заграждения площадки для расседлывания лошадей, мимо стены весовой. Иногда только фут отделял меня от преследователей. Только ярд от надвигавшегося бампера машины.

Но я ушел от них. Спасся, нырнув в желанную темноту. Не останавливаясь, я пробежал через комнату, где завтракают тренеры, оттуда прямиком через кухню в зал заседаний стюардов, где на столах стояли перевернутые стулья, потом в широкий коридор-туннель, тянувшийся на всю длину огромного здания. Из коридора каменные ступени вели прямо на трибуны. Преследователи остались далеко позади.

Я рухнул на скамью, готовый в любую секунду бежать дальше. Темная тень падала от низкой деревянной перегородки, отделявшей трибуну для членов комитета по скачкам от букмекерских мест. Перегородка спускалась по лестнице и разделяла трибуны на две половины. Сверху над ней поднималась проволочная сетка, такая высокая, чтобы через нее нельзя было перелезть и чтобы поклонники скачек с тощим кошельком не перебрались на лучшие места.

Лестница кончалась у широкой лужайки для членов комитета, которая тоже была огорожена проволочной сеткой по грудь высотой, а за ней лежало открытое поле. Полмили до лондонского шоссе, и еще один забор – ограда ипподрома.