Игра без правил

Некоторое время я вслушивался в темноту, затем открыл дверь. Было слишком темно, пришлось воспользоваться фонарем, но я старался не попадать лучом на окна. Посветив, я увидел большую каюту с двумя кожаными диванами по периметру и опрокинутым красным шезлонгом на розовом ковре. Рядом с одним из диванов располагался длинный низкий журнальный столик неправильной формы, изготовленный из куска плавника. Он сверкал, словно пропитанный полиуретаном, но дотрагиваться до него не хотелось — казалось, занозишь руку. На столике стояло три бокала. На ободке одного, поодаль от двух других, виднелся след губной помады.

У дальней стены, рядом с окном, протянулась покрытая латунью барная стойка, выглядевшая так, словно ее сделали из бесчисленного количества мелких монет, а потом отполировали до зеркального блеска. На ней было еще несколько бокалов, пепельницы, полные окурков, и початая бутылка виски, которую забыли закрыть. Дальше виднелась классическая батарея бутылок, а над ними на полке стояли астролябия и секстант, с виду совершенно настоящие, словно из морского музея.

Я обошел стойку и увидел распростертое тело мужчины. Это был Мэтсон. Я погасил фонарь и застыл во мраке, прислушиваясь к собственному дыханию. Теперь все стало по-взрослому: нет ничего более серьезного, чем покойник, особенно если это твой знакомый. Я сделал глубокий вдох, снова включил фонарик и, пока не стал преступником, постарался вести себя как полицейский.

«Ничего особенного, — сказал я себе. — Просто еще одно убийство. Надо быть объективным, вот только дрожь в руках совершенно этому не способствует».

Я коснулся лучом его ног, затем корпуса. Он лежал ничком, вокруг головы растеклась лужа крови, но раны я не обнаружил, значит, стреляли спереди. Левая рука была выброшена вперед, словно он пытался дотянуться до чего-то. Я посветил дальше и увидел совсем рядом, под стойкой, посеребренный револьвер 38-го калибра и коробку от сигар, где покойный, очевидно, хранил оружие. Он заметил угрозу, но слишком поздно.

В позе Мэтсона было что-то грустное и одинокое, что-то безнадежное, выраженное в отчаянном, но бесплодном броске. Вытянутая рука, очевидно, символизировала волю к жизни. Он попытался схватить револьвер, но не успел — пуля оборвала его последний порыв.

Я покачал головой и подумал: «Ах, Вивиан, глупая, глупая сука».

От моих симпатий к Мэтсону давно не осталось и следа, но в нашей дружбе случались яркие моменты. Порою я был уверен, что могу доверять ему на все сто. Мне казалось, что Рэнди Мэтсон — это такой человек, который всегда вытащит тебя из тюрьмы под залог или выслушает за кружкой пива, если тебя покинула надежда. И какое-то время было именно так. Теперь, глядя на него, я осознал, что, когда застал их вдвоем, потерял не только Вивиан. Я потерял еще и друга.

Перед стойкой стоял табурет, я сел и налил себе виски. Я пребывал в странном расположении духа. Выпить хотелось настолько, что я наплевал на любые доводы разума. Я посмотрел на время: три часа. Я еще успею в последний раз выпить с бывшим другом, хоть он в конце концов и оказался задницей.

Мужчины предают женщин, женщины — мужчин, но когда мужчина предает мужчину, происходит что-то особенное. Кто знает, что именно? Возможно, пропадает иллюзия того, что пресловутая мужская независимость и впрямь существует, что это не мираж в пустыне, только кажущийся реальностью. И вот иллюзия исчезает, и вокруг снова пустыня, и ты опять бредешь по ней, отягощенный вопросом, не была ли истинной та самодостаточность, которую ты сам выдумал и сам, кажется, одолел.

«Эх, Мэтсон, придурок ты несчастный», — подумал я.

Я снова вспомнил пресловутый вечер в захолустном баре и Мэтсона в тот момент, когда я схватил его за плечо. На его лице было написано потрясение, смешанное с внезапным острым сожалением, что сделанного не вернуть и что-то драгоценное безвозвратно утрачено.

«Рэнди, сукин ты сын, — без всякой злобы сказал я про себя, — посмотри, до чего это тебя довело».

Я допил виски, встал и обошел стойку. Ничего приятного, конечно, но мне нужно было взглянуть на его лицо. Не из любопытства, просто недаром говорят, что бывших полицейских не бывает. Я не мог продолжать, не увидев его лица.