Очередная судорога – правда, уже не такая ужасная, как та, что прожгла ее солнечное сплетение, – прошила правое бедро. Нога рефлекторно дернулась. Джесси открыла глаза и увидела, что свет стал тускнее. Еще не смеркалось, но до сумерек было недалеко. Джесси слышала, как хлопает задняя дверь. Она ощущала запахи. Свои запахи: пот, моча, кислое несвежее дыхание. Все было в точности так, как прежде. Время прошло, но при этом оно как будто
Девочка подошла ближе. Трава мягко шуршала под ее босыми ногами.
Разумеется,
Еще ближе. Эти глаза… глаза цвета дыма, которые как бы стараются быть голубыми, но никак не дотягивают до желанного результата… Джесси казалось, что они смотрят ей прямо в душу.
Джесси снова открыла глаза – глаза цвета дыма, которые как бы стараются быть голубыми, но никак не дотягивают до желанного результата, – и обвела комнату взглядом, в котором читался застывший ужас. Увидела мужа, который теперь лежал в совершенно невообразимой вывернутой позе и невидящими глазами таращился в потолок.
– Мне очень
Она закрыла глаза. Малыш в старой синей ночнушке с желтым восклицательным знаком смотрела на нее все так же спокойно и ласково. Но теперь Джесси увидела и вторую девочку – толстушку с прыщавым лицом. Той, другой, девочке не повезло. Она не спаслась, как Малыш, и уже не спасется. Разве что иногда сама смерть кажется нам спасением – причем Джесси уже дошла до того состояния, когда подобные мысли не кажутся страшными, когда ты готов их принять. Толстая девочка либо задохнулась в колодках, либо у нее был какой-то приступ. Лицо у нее было багрово-черным, цвета грозового неба. Один глаз чуть ли не вываливался из глазницы, второй походил на раздавленную виноградину. Изо рта вываливался язык, кровящий в том месте, где она прикусила его в последней агонии.
Джесси поежилась и повернулась обратно к Малышу.
Джесси вдруг обозлилась.