Игра Джералда

Джесси попыталась сжать ноги – жест, который отец истолковал совсем не так, как ей бы хотелось. Он сдавленно вздохнул – такой пугающий звук – и еще сильнее надавил пальцами на чувствительный холмик у нее в промежности. Было немного больно. Она вздрогнула и застонала.

Спустя годы до нее дошло, что отец скорее всего воспринял этот звук как стон наслаждения. Да и не важно, как именно он ее понял, но ее сдавленный стон стал кульминацией этого представления для двоих. Он выгнулся под ней, мягко приподнимая ее у себя на коленях. Это движение было пугающим, но вместе с тем странно приятным… он такой сильный, а она словно пушинка в его руках. На мгновение она почти поняла, что тут происходит на самом деле… и что она вполне в состоянии контролировать этот процесс, если, конечно, захочет.

Не хочу,  – подумала она, – ничего не хочу. Я не знаю, что это, но что бы ни было, это противно, гадко и ужасно!

Потом твердая штука, которая не была рукояткой отвертки, стала пульсировать, и какая-то вязкая жидкость теплым пятном растеклась у нее по трусикам.

Это пот,  – быстро подсказал голос, который в будущем станет голосом примерной женушки. – Вот что это – пот. Он почувствовал, что ты его боишься, что тебе страшно сидеть у него на коленях, и поэтому разнервничался. Вот посмотри, что ты наделала. Тебе должно быть стыдно.

Пот?! Боже мой!  – простонал другой голос, тот, который потом станет голосом Рут. Он звучал тихо, но властно и пугающе. – Ты знаешь, что это такое, Джесси! Ты об этом слышала, когда к Мэдди пришли подружки и остались на ночь… они разговаривали как раз об этом, когда решили, что ты уснула. Синди Лессард назвала это спермой. Она сказала, что сперма белая и вытекает из этих штук у парней, будто зубная паста. И именно из-за нее получаются дети, а не из-за французских поцелуев.

Какое-то время она балансировала у него на коленях, словно на гребне волны. Она была смущена, напугана, но вместе с тем и взволнована. Она слышала, как тяжело он дышит. Но потом его мышцы расслабились, и он опустил ее вниз.

Не смотри больше на солнце, малыш,  – сказал он. И хотя он дышал по-прежнему сбивчиво и тяжело, его голос звучал, как обычно. Пугающе возбужденный тон пропал, и Джесси почувствовала несказанное облегчение. Она не знала, что это было, но что бы ни было – все уже позади. Если, конечно, вообще что-то было.

Папуля…

Нет, время вышло. Мы договаривались, ты не будешь спорить.

Он осторожно отобрал у нее закопченные стеклышки и нежно поцеловал в шею. Джесси не мигая уставилась в странную темноту, окутавшую озеро. Смутно, как бы мимоходом, она отметила, что филин все еще ухает в лесу, а одураченные темнотой сверчки начали свои напевы на два-три часа раньше. А перед глазами до сих пор стоял образ солнца – круглый черный диск, окруженный неровным ореолом зеленоватого света. Джесси подумала: если я смотрела на солнце слишком долго и обожгла сетчатку, то, наверное, этот образ так и останется у меня перед глазами на всю жизнь. Как у солдат после вспышки от взорвавшейся гранаты.

Может быть, ты пойдешь в дом и наденешь джинсы, малыш. Выходит, что сарафан был не самым удачным нарядом.

Он говорил совершенно бесцветным, ничего не выражающим голосом, как будто обвиняя ее… как будто надеть сарафан – ее идея. (Даже если это его идея, надо было заранее подумать головой,  – тут же прокомментировала мисс Петри.) Ей вдруг пришла в голову страшная мысль: а если папа расскажет об этом маме? Это было действительно страшно. Так страшно, что Джесси расплакалась.

Прости меня, папочка,  – хныкала она, обвив руками его шею и спрятав лицо у него на груди. Она чувствовала едва уловимый запах одеколона, или лосьона после бритья, или чем там пользуются взрослые мужчины. – Если я сделала что-то не так, то, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прости меня!