Игра Джеральда

Наиболее очевидный ответ на этот вопрос был и наиболее непривлекательным: потому, что враг был внутри, грустная, отвратительная сучка, которой Джесси нравилась именно такой — прикованной наручниками, страдающей от боли, жажды, голодной и несчастней — враг это почитал за счастье. Враг не хотел видеть, что обстоятельства несколько смягчились. Враг прибегнул бы к любой подлости, лишь бы этого не случилось.

«Полное солнечное затмение продлилось целую минуту в тот день, Джесси… но только не для тебя. Для тебя оно все так же продолжается, ведь так?»

Джесси закрыла глаза и сконцентрировала все свои мысли на том, чтобы удержать стакан в руке. Теперь она мысленно разговаривала с голосом Руфи, без малейшего смущения, как будто бы действительно вела диалог с другим человеком, а не с частью собственного разума, неожиданно решившего немного поработать на самого себя, как сказала бы Нора Калиган.

«Оставь меня в покое, Руфь. Если ты так уж хочешь, то давай обсудим все это после того, как я сделаю глоток воды, хорошо? Но сейчас, не могла бы ты просто…»

— …заткнуться, — продолжила она тихим шепотом.

«Да, — сразу же ответила Руфь. — Я знаю, что-то или кто-то внутри тебя пытается помешать тебе, и я знаю, что иногда он пользуется моим голосом — он великий чревовещатель, в этом нет никаких сомнений, — но это не я. Я все-таки любила тебя тогда, и я люблю тебя сейчас. Именно поэтому я пыталась хоть как-то поддерживать с тобой отношения… потому что я любила тебя и потому что нас тянуло друг к другу».

Джесси слегка улыбнулась, или попыталась сделать это, все так же сжимая ртом самодельную соломинку.

«А теперь попытайся, Джесси, изо всех сил».

Джесси немного подождала, но ничего не последовало. Руфь ушла, по крайней мере на какое-то время. Джесси снова открыла глаза, затем медленно вытянула голову вперед. Карточка торчала из ее рта, как сигаретный мундштук.

«Господи, пожалуйста, я умоляю Тебя… пусть это сработает».

Самодельная соломинка скользнула в воду. Джесси, закрыла глаза и сделала сосательное движение. Вначале ничего не изменилось, разочарование и отчаяние стали охватывать ее. А потом вода заполнила ее рот — холодная, сладкая, она была внутри, приводя ее в состояние экстаза. Она зарыдала бы от радости, если бы ее рот не зажимал свернутую карточку, а так она только издала пару свистящих звуков, вырвавшихся через нос.

Она сделала глоток, чувствуя, как вода обволакивает горло шелковистым сатином, потом снова начала сосать. Она делала это так же жадно и бездумно, как голодный теленок проделывает то же самое с выменем своей матери. Ее соломинка была далеко не идеальной, ручеек не был постоянным, и большинство того, что она всасывала в полость трубки, снова выливалось. Она понимала это, слышала, как капельками дождя вода падала на покрывало, но ее благодарный ум с пылкостью первооткрывателя считал, что ее соломинка является величайшим изобретением, когда-либо придуманным женским умом, и что момент, когда она пила из стакана своего мертвого мужа, был апогеем всей ее жизни.

«Не пей всю воду, Джесси, оставь немного на потом».

Она не знала, кто из ее фантомных компаньонов заговорил теперь, да это было и неважно. Это был мудрый совет, но это было все равно, что говорить восемнадцатилетнему парню, сходящему с ума от шестимесячных усиленных мастурбаций, что не так уж и важно, захочет ли девушка в конце концов; если он не потрет, то ему придется ждать. Иногда Джесси понимала, что невозможно внимать голосу разума, не важно, насколько он прав. Иногда плоть восстает и разбивает все разумные советы. Она поняла кое-что еще: удовлетворение простых физиологических потребностей доставляет непередаваемое чувство легкости и свободы.

Джесси продолжала всасывать воду через свернутую трубочкой карточку, наклоняя стакан, чтобы дальний край ее импровизированной соломинки оставался в воде, осознавая, что она проливает воду и что это просто безумие не прекратить пить и не подождать, пока трубочка не высохнет снова, но Джесси не могла остановиться.