Игра Герцога

Закрыв глаза, Алатырев сумел увидеть себя со стороны, точнее, сверху. Вот застыла у края мостовой огромным чёрным гробом повозка, и вокруг неё очерчена и пылает тёмно-синяя огненная сфера. Подняв веки, он увидел это сияние наяву — мертвенная синева пульсировала на гриве и шкуре коня, на экипаже, а ещё — на его рукавах!

Он снял шапку — она тоже налилась этим блеском!

— Так что хотели? — вновь повторил Пётр, ещё спокойнее и равнодушнее. Самому показалось, что произнёс фразу с некоторым высокомерием.

— Да это же никак Петруха из деревни? Петро, ты чего это удумал, ишь как высоко залез-поднялся! — раздались голоса. — Что, продался Еремейке и его шайке? Его поди ждёшь, услужничек?

— Разойдись, честной народец, я-ка его щас! — один пьяный с остатками коньяка на донышке обошёл экипаж со стороны забора, и попытался с разбегу запрыгнуть к Петру. Но только он коснулся ступеньки экипажа, как его, закрутив, отбросило и размазало по кирпичной кладке.

Все охнули — от лихача осталось только тёмное пятно, и оно стекало алыми жидкими разводами. Ворота заскрипели, открылись внутрь. Первым вышел чёрный герцог, шляпа скрывала глаза. Он встал, чуть выставив вперёд трость. Толпа замерла, разинув щербатые рты.

Герцог же долго молчал, лишь ветер теребил, будто легонько играл с пушистым, блестящим изумрудными огоньками пером. Следом показались Гвилум и Джофранка, встав в почтении за его широкими плечами:

— Как видишь, мои слова подтверждаются — ничего в них не изменилось за две сотни лет, мой верный Вестовой Хаоса…

— Боюсь, мессир, и никогда не изменится. Во время вашего последнего славного визита тоже был разгром, но, позволю себе заметить, не столь основательный. Что же нам ожидать от их потомков в будущие эпохи? — ответил Гвилум.

Толпа боязливо, недоверчиво изучала незнакомцев в странных одеждах, боясь пошевелиться. Доносились лишь шмыганья и робкие покашливания.

— Хочется верить, что пройдут годы, и в сердцах станет хоть на толику больше добра, веры, милосердия…

— Не смею перебивать вас, о великий, но точно так вы говорили…

— Скажи-ка мне, любезный слуга Гвилум, что такое ты делал на протяжении минувшего дня сего в этом городке, что он теперь перевёрнут с ног на голову?

— Ровным счётом ничего, уверяю вас, мой господин! Я говорил людям только то, что они хотят услышать! Более того, всеми силами хотел предупредить, дать верный совет… Каждый сегодня стоял на перепутье, имея от Судьбы право на выбор! Всё, что произошло, сделано руками людскими, не моими — они чисты.

— То есть, зло, как и раньше, идёт не извне, а всегда рождается в сердцах людских?

— Да, там, там, всё в сердцах! Зарождается, выходит наружу, множится, передаётся. И уже не остановить! Как чума, холера, сибирская язва!

— Сибирская язва, — повторил герцог. — Впрочем, мы заговорились и томим это собрание.

Он обернулся. За воротами в окружении нескольких десятков вооружённых людей стоял, со злостью наблюдая осаду, Еремей Силуанович.

— Позвольте мне разобраться с возникшим… недоразумением! — прокряхтел барин. — В два счёта, точнее, в два выстрела здесь не останется ни души! Повезёт только тем, кто успеет унести свои трусливые ноги! А ну!

Охранники взвели курки и навели дула на людей. Толпа ожила, закопошилась, и отступила.

— Не стоит! — герцог примирительно поднял ладонь. — Мне кажется, что на сегодня здесь достаточно крови. Впрочем, об этом стоит спросить… у них. Как считаете, достаточно ли?

И, помолчав, он всмотрелся в лица похожими на два кольца оранжевыми огоньками глаз. И у тех, на ком хоть на миг задержался пронзительный взгляд, начинались судороги и неудержимая икота.

— Возможно, меня не услышали? Повторю вопрос — довольно ли на сегодня крови, или вы желаете ещё?

В ответ прозвучали звуки, напоминающие мычание коров. И тут же серая масса начала разбредаться, таять. Сердитые охранники не успели опустить стволы, когда защищать особняк стало уже не от кого.

— Так что же, мы едем в шахту за… моим золотом? — барин подошёл ближе к герцогу. Он даже и не вспомнил, что забыл уложить и сказать тёплые слова доченьке Арише — впервые в жизни забыл об этом.

— За… вашим золотом? — переспросил Гвилум, и закашлялся в кулак. — Ну, разумеется! Только не рвитесь уж так, даму, даму пропустим первой! Джофранка, прошу вас! — и он подал руку.

Когда все разместились, и дверь захлопнулась сама собой, Пётр представил, как дома лежит, из последних сил хватаясь за таящую ниточку жизни, Ульяна, а Есюшенька плачет и поглаживает её седые пряди:

— Скоро, милые мои, скоро! Всё кончится! И всё будет хорошо! — он сглотнул, и экипаж, промчавшись по опустевшей измызганной мостовой, плавно поднялся в воздух, покружился над крышами в дымном небе, и устремился к лесу.

Всё замерло, лишь ветер нёс измятые страницы разбросанных мальчиком-разносчиком газет…

* * *

Время близилось к полуночи, и небо всё больше наливалось пунцовыми красками. Антону Силуановичу казалось, что оно стало намного ближе, и наседало, давило громадными холодными ладонями.