Игра и Реальность

Среди бескрайних миров, на морском берегу играют дети.

Тагор

В этой главе мне захотелось заняться разработкой проблемы, которую я впервые очень кратко упоминал на банкете, организованном Британским психоаналитическим обществом в честь завершения публикации Стандартной серии (Standard Edition) работ Фрейда (Лондон, 8 октября 1966 г.). Отдавая дань уважения Джеймсу Странчи (James Stranchey), я произнес тогда следующие слова:

«В своей топографической картине психики Фрейд не оставил места для культурного опыта. Он наделил новым значением внутреннюю психическую реальность, а это придало новую ценность тем предметам, которые реальны и принадлежат к миру внешнему. Понятием „сублимация“ Фрейд наметил путь в ту область, где культурный опыт становится значимым, но он, видимо, продвинулся по этой дороге недостаточно далеко для того, чтобы показать нам, где именно в психике человека находятся переживания, связанные с культурой».

Теперь я хочу расширить эту мысль и попытаться дать позитивную формулировку, которую затем можно будет рассмотреть критически. Я буду использовать мой собственный язык.

Цитата из Тагора всегда интриговала — меня. Будучи подростком, я вообще не представлял, что же она может означать, но она нашла свое место в моей душе и закрепилась там надолго.

Только когда стал фрейдистом, я понял, что она означает. Море и берег обозначают бесконечный половой акт между мужчиной и женщиной, и из этого союза появляется ребенок, у которого есть лишь короткий миг, прежде чем он, в свою очередь, повзрослеет и сам станет родителем. Затем, будучи студентом и изучая символизм в бессознательном, я знал (человек всегда уверен в том, что знает), что море — это мать, а на берегу рожденный ею ребенок. Дети поднимаются из морской воды, их выбрасывает на сушу подобно тому, как Иона был извергнут из чрева кита. Теперь морской берег стал телом матери, и, после того как ребенок родился, его мама и теперь уже жизнеспособный младенец начинают знакомиться друг с другом.

Затем я начал понимать, что здесь работает некоторый усложненный подход к детско-родительским отношениям, но возможен и другой, наивный и инфантильный взгляд на эту ситуацию. Это взгляд со стороны ребенка, и его полезно было бы изучить. Долгое время я ничего не мог понять здесь, и это состояние непонимания кристаллизовалось в мою формулировку феномена перехода. Тем временем я поиграл с формулировками и попробовал описать «ментальные репрезентации» в терминологии объектов и феноменов, локализованных во внутренней психической реальности, как бы внутри. Также я проследил влияния действия таких психических механизмов, как проекция и интроекция. И я осознал, что, как бы то ни было, игра по существу не принадлежит ни к внутренней психической реальности, ни к внешнему миру.

Теперь я вплотную подошел к теме данной главы и к вопросу: если игра и не внутри, и не снаружи, то где же она! Я был близок к идее, которую я представляю в данной главе, еще в моей работе «Способность к Одиночеству» (Capacity to be Alone, 1958b), где я сказал, что, главное, ребенок одинок только в присутствии кого-то другого. В той работе я не развивал идеи о возможных точках соприкосновения в этих взаимоотношениях ребенка и другого человека.

Мои пациенты (особенно в случаях регрессии или зависимости в переносе или сновидениях переноса) научили меня тому, как находить ответ на этот вопрос: где же игра? Я хочу в теоретической формулировке в конденсированной, сжатой форме представить то, чему я научился в моей психоаналитической работе.

Я утверждал, что когда мы наблюдаем, как ребенок управляется с переходным объектом, первым объектом «не-Я», которым он обладает, мы одновременно становимся свидетелями первого использования ребенком символа и первого опыта игры. Существенный аспект моей формулировки по поводу феномена перехода заключается в соглашении о том, чтобы не оспаривать действия ребенка вопросами типа: ты сам сотворил этот объект, или он просто лежал тут рядом, и ты его нашел? То есть главной характеристикой переходных феномена и объектов являются особенности установки наблюдателя.