В этой мертвой, абсолютной тишине его слова показались оглушительными. Внезапно потемнело, и Генри вздрогнул, но тут же сообразил: ничего страшного, просто село солнце. Скалы сразу погасли, будто солнце забрало с собой их яркие цвета и блеск – теперь они казались темными глыбами.
Генри напряженно вслушивался в тишину. Он ждал шагов, тяжелого звериного дыхания, но услышал кое-что совсем другое: пение. Женский голос выводил рифмованные строчки умело и грустно, как соловей:
Хотелось идти на этот голос, немедленно увидеть, кто так поет, и Генри, едва соображая, что делает, побрел вперед. Эдвард шел рядом, но Генри не мог повернуть к нему голову, не мог ничего сказать, голос звал его, растворял все мысли. Когда вокруг затрещали птицы, Генри поежился от отвращения – писк и щебет отвлекали его, заглушали прекрасную песню.
Назойливая трескотня становилась все громче, и Генри прислонился к сырой гладкой скале, морщась от головной боли. Птицы вызывали в нем такую ярость, что хотелось им шеи свернуть. Он с трудом, будто вынырнув из сна, осознал, что вокруг окончательно стемнело, он стоит глубоко в лабиринте скал, Эдвард держится за голову рядом с ним, а птицы носятся вокруг, время от времени неприятно касаясь крыльями их лиц. Самые обычные пернатые, каких везде полно: воробьи, синицы, лесные голуби. Еще минуту Генри стоял и отмахивался от них, глупо злясь на то, что его отвлекли от важного дела.
А потом наконец-то понял. Это было какое-то безумие. Кто-то пением заманил их сюда, а птицы спасли. Генри схватил Эдварда за запястье и со всей силы надавил ему на болевую точку между сухожилиями. Тот вскинулся и, кажется, окончательно пришел в себя. Это был как раз подходящий момент, чтобы вытащить меч, но Эдвард застыл, прижавшись спиной к камню. Видимо, его воображаемые подвиги обычно проходили при дневном свете, и в них не было такого беспомощного, древнего, как мир, страха, когда ты знаешь, что зверь пришел разорвать тебя на куски.
– Выходи! – дрогнувшим голосом сказал Генри. Он ясно чувствовал чье-то присутствие, но не мог никого разглядеть. – Я тебя слышу. Выходи!
На небе – ни луны, ни звезд, даже разноцветные камни и текущая неподалеку река теперь казались черными, будто вобрали в себя тьму. Генри зашарил по карманам, глупо надеясь обнаружить хоть какое-то оружие, хотя знал, что там ничего нет. Пальцы наткнулись на металлическую игрушку, а потом вдруг – на что-то тонкое и теплое.
Генри вытащил из кармана свою находку, и все вокруг залил свет. Это была ветка из Сияющего леса. При дневном свете она казалась просто сухой бесполезной палкой. Но сейчас, ночью, сияла так же ярко, как деревья в ее родном лесу. Свет затопил все вокруг – и Генри с жалким, сиплым звуком отшатнулся. То, что он все это время считал небольшой скалой неподалеку, внимательно смотрело на него.
Самым жутким было то, что этот зверь напоминал человека, только с хищно вытянутым вперед лицом, красными глазами и толстой черной чешуей, покрывавшей все тело. Подслеповато щурясь от внезапного света, зверь бесшумно подошел ближе – на четырех лапах, но со странной неуклюжестью, будто человек решил ради смеха пройтись, опираясь на руки. Птицы давно разлетелись, вокруг было тихо, только журчала неразличимая в темноте река, да еще Эдвард дышал так, будто сейчас задохнется и умрет, не дожидаясь драки, хотя на него зверь даже не взглянул. Он остановился напротив Генри, по-прежнему не отрывая от него глаз, и вдруг улыбнулся. Генри сначала решил, что это оскал, но маленькие красные глаза светились удовольствием, будто зверю сделали замечательный подарок. Генри постарался не думать о том, что этим подарком, кажется, является он сам, и сосредоточился на другом.
– Где девушка, которая пела? – глухо спросил он. – Как ты заставил ее тебе помогать?
Не то чтобы он всерьез ждал ответа, просто тянул время, но Зверь вдруг с тихим чмоканьем пошлепал губами, будто вспоминал, как ими правильно двигать, и произнес неожиданно красивым, низким голосом:
– Глупый вопрос.
Эдвард издал тихий, полузадушенный стон, и Зверь со скучающим видом повернулся к нему.
– Ты бросил мне вызов, дар исцеления. Будешь трястись или начнем драться? А то мне не терпится перейти ко второму блюду.
До Генри медленно начало доходить, что дела у них еще хуже, чем он думал. Если Эдвард будет и дальше стоять, как баран, тварь убьет его и перейдет к Генри. Он понятия не имеет, как отсюда выбраться, а значит, не сможет сбежать. Был и еще один выход, худший из всех. То, что этот выход ему пригодится, нашептывал голос, который грел его изнутри все сильнее с каждой секундой, ласкал теплыми, убаюкивающими прикосновениями. «Нам с тобой достаточно было бы просто коснуться, – напевал огонь. – Давай же, ну давай, давай сделаем это».