Игра мудрецов

Мир волшебства, в который вел этот разлом, был словно озеро, из которого мудрецы выуживали ответы – аккуратно, понемногу. Чудовище, возродившись в этой пещере, вылавливало нужные ему сведения куда чаще, но оно было волшебным существом и чувствовало себя в том мире как рыба в воде. А когда Генри с его темным даром ворвался туда во время битвы – это было как бросить в воду огромный валун. Он потревожил озеро, и живая ткань мира волшебства, тысячелетиями не замечавшая эту маленькую прореху, почувствовала ее и начала залечивать.

Больше это место никому ничего не скажет, потому что волшебство покидает его с каждой секундой. Генри запоздало понял, что даже воздух изменился, – его плотность редела, сила, наполнявшая его, уходила туда, откуда когда-то пришла. Генри мысленно крикнул вопрос о своей матери во весь голос, но он уже знал: ответа не будет. Разлом истины закрылся навсегда.

Аметисты с грохотом выпали у Генри из рук и покатились во все стороны. Он вскочил и подошел к отцу, изучавшему содержимое какого-то сундука. Генри схватил его за рукав и развернул к себе.

– Про какую тайну говорил Зверь?

– Ну, он сдох и больше не может ее разболтать, верно? – пожал плечами отец, но Генри отлично видел: ему не по себе. – Забудь об этом, Генри.

Взгляд отца не приказывал, а просил, и это было настолько не похоже на него, что Генри опустил голову. Радость от победы над чудовищем таяла, как он ни пытался ее удержать.

Он издалека посмотрел на тело Лотты в окружении трупиков птиц, но так и не смог заставить себя подойти. Этот безжизненный предмет, который раньше был Лоттой, вызывал у него только ужас. Он видел сотни мертвых животных, но оказалось, что мертвый человек – это совершенно другое.

– Эдвард! – крикнул Генри.

Тот не отозвался. Генри звал снова и снова и злился все больше, потому что его пугало это молчание. Лотта мертва, надежда узнать о матери потеряна, – какое Эдвард имеет право добавлять плохих новостей?

А потом ему пришла в голову странная мысль: возможно, в игре под названием прятки, о которой говорил Эдвард, не положено выходить, когда тебя зовут. Искать принца среди залежей барахла было глупейшим занятием, но это хотя бы отвлекало, и Генри пошел вдоль краев пещеры, заглядывая в каждый угол.

Прятаться Эдвард действительно умел – на то, чтобы его обнаружить, ушло минут двадцать. Увидев опрокинутый плетеный короб метровой высоты, набитый свернутыми тканями, Генри с силой толкнул его ногой. Короб не откатился, хотя ткань вряд ли была настолько тяжелой, и Генри со вздохом вытащил несколько верхних отрезов.

– Я даже не понимаю, как ты туда поместился, – сказал он.

Эдвард вылез наружу, широко улыбаясь, но тут же нахмурился и отполз.

– Ты весь в краске, – мрачно заявил он, ткнув в залитую кровью рубашку Генри. – Мама будет сердиться. Вещи надо беречь, ты что, забыл?

Генри крепко взял его за локоть и потащил к отцу, который при виде них с видимой неохотой оторвался от изучения каких-то кубков.

– Папа, что с ним? Зверь швырнул в него какую-то стеклянную штуку, и с тех пор он ведет себя так, будто ему отшибло мозги. Считает, что я его мертвый брат, и все время пытается играть.

– Осколки найти сможешь? – спросил отец, опасливо поглядывая на Эдварда. Эта широкая улыбка, кажется, пугала даже его.

Генри отыскал нужное место, собрал несколько кусков стекла, – и понял, что произошло, еще до того, как ссыпал их в руки отцу. Точно такие же осколки, похожие на лепестки, они вчера нашли на теле спящей Лотты – только те были голубые, а эти желтые. «Голубой цветок сна, красный цветок памяти, желтый цветок забвения», – сказал тогда Эдвард.

– Я пару раз, еще в юности, видел, как действует цветок забвения, – проговорил отец, разглядывая осколки. – Их использовали для лечения, если человек пережил что-то настолько страшное, что не мог с этим справиться. Но прежде чем разбить цветок о человека, лекарь должен был четко сказать, что хочет стереть. Последний день, три дня, неделю. Я помню, что больше месяца никто не стирал, слишком опасно – можно повредить человеку разум.

– Но Зверь ничего не сказал, когда бросил цветок, – пробормотал Генри. До него дошло. – Эдвард просто забыл все, так? Но он же помнит, как играть, как прятаться, и свою мать, и…

– Воспоминания раннего детства – основа внутреннего мира, их невозможно стереть. Он помнит только людей и события, которые видел лет до шести, потому и считает, что ты его брат. Хоть спасибо, что меня мамой не называет.

– И как все это исправить?

Отец покачал головой и выбросил осколки.

– Это не исправить, Генри. Такой цветок даже тогда был редчайшим предметом. Если уж его применяли, то не для того, чтобы потом передумать.

Генри оглянулся на Эдварда, но тот испуганным не выглядел, только морщил лоб, будто пытался понять, о чем речь, и не мог.

– Мы вернем его королю, – пробормотал Генри. – Тот придумает, что делать.

У отца вырвался такой недоверчивый, презрительный смешок, что сразу стало ясно, какого он мнения о короле.