Игра на двоих (СИ)

Я словно в прострации: не понимаю, что происходит вокруг, что видят мои глаза и слышат уши. Отворачиваюсь от окна, окидываю невидящим, слепым взглядом мрачных наставников и все еще рыдающую команду подготовки и пытаюсь осознать, что изменилось с того момента, когда я узнала о цене своей победы.

— А если я посмею отказаться от столь лестного предложения Президента?

— Ты сама прекрасно знаешь, что произойдет, — хмуро отвечает Хеймитч.

Да, ментор, знаю. Я обрету свободу и проведу остаток жизни в Дистрикте, как и мечтала. Единственным отличием станет неослабевающее даже с годами чувство вины за гибель родителей, куда более сильное, чем после смерти отца.

Поднявшись с кресла, делаю шаг навстречу мужчине, продолжая сверлить его взглядом.

— Когда?

— Завтра вечером.

Чувство, будто почву выбивают из-под ног. Покачнувшись, хватаюсь рукой за спинку стоящего рядом стула. Сердце предательски пропускает удар. Так скоро. Момент, когда я перестану быть собой и принадлежать себе. Команда подготовки выскальзывает за дверь, оставляя меня наедине с наставниками и стилистом. В любой другой момент я могла бы сказать, что без их истерик мне стало только легче, но сейчас я настолько растеряна, что даже не сразу замечаю их отсутствие.

— Он хочет поговорить со мной?

— Нет, — замявшись, отвечает Хеймитч. — Ты несовершеннолетняя, мы считаемся твоими опекунами. А потому он сообщил обо всем нам и приказал, чтобы мы поставили тебя в известность. Ему нечего больше сказать.

Из груди вырывается вздох, но горло сжимает болезненный спазм. Голос звучит хрипло.

— Мы можем что-нибудь сделать?

Все трое дружно качают головой.

— Об этом не говорят вслух, но почти каждый Победитель до конца жизни вынужден служить Капитолию, — объясняет Хеймитч. — Приносить пользу, как говорит Президент. Жить новой жизнью, на благо обществу. На самом деле его просто используют. Этому никто не в силах помешать.

И снова то же чувство ирреальности происходящего. Детям всегда сложно поверить, что с ними может случиться что-то плохое. Со мной подобное происходит последние полгода, но я никак не могу свыкнуться с мыслью об этом. Я словно иду по темному тоннелю, а свет в конце моего пути то появляется, то исчезает. Опустив голову и сжав ладони в кулаки, так, что ногти до боли впиваются в кожу, продолжаю стоять посреди столовой. Эффи подходит ко мне и крепко обнимает. Я вижу слезы на ее покрытых свекольными румянами щеках, слышу судорожные всхлипы и чувствую нарастающее отвращение пополам с раздражением. Следом приходит злость. Я разрываю объятия, отталкиваю Бряк со всей силой, на которую способна, и вылетаю из комнаты. Хеймитч пытается меня задержать, но бешеный взгляд, полный ярости и боли, останавливает его.

Несколько минут спустя я уже стою на самом краю крыши небоскреба и смотрю вниз. Мысли текут в самых разных направлениях, совсем как толпы прохожих по улицам города. Сама того не осознавая до конца, я обдумываю доступные способы самоубийства. Здание высокое, вокруг крыши — силовое поле, но разве это единственный выход из западни, в которой я оказалась? С собой можно покончить даже в Капитолии, было бы желание, решимость и сообразительность. Во мне снова просыпается эгоизм. Я не думаю о близких людях, которым моя смерть причинит боль — родителях, Хеймитче. Семья никогда не узнает, что произошло на самом деле, ведь мое решение не убережет их от страшной мести разъяренного Сноу. Знай же ментор о планах подопечной, он бы разозлился, отобрал нож и наорал бы на меня за то, что я, как обычно, думаю только о себе. Весь облик выражал бы охватившее его бешенство, и только взгляд выдавал истинное чувство — страх.

Достав из кармана нож, долго держу его в дрожащих руках, рассматривая тонкие и острые грани, раздумывая над тем, как интересно устроена наша жизнь: я всегда бежала прочь, стоило Смерти замаячить на моем горизонте, а теперь сама иду ей навстречу, старой подруге остается лишь распахнуть свои объятия. Слегка приподняв рукав, смотрю на ниточки шрамов на запястьях. Почему я медлю? Чем дальше, тем сложнее будет решиться. Но что-то держит меня здесь, не дает спокойно уйти туда, откуда не возвращаются. Когда я понимаю, что именно, злость перерастает в гнев, а отвращение к окружающим — в обиду на саму себя.

Как бы страшно это ни прозвучало, но иногда — в такие моменты, как сейчас, например, — я думаю о том, что Сноу следовало убить всю мою семью. В такие моменты я ненавижу своих родителей. Ненавижу, за то, что люблю. Настолько, что у меня не хватает сил на самоубийство, на то, чтобы бросить их на растерзание обманутому в своих ожиданиях Президенту. Сколько я сделала для того, чтобы защитить их? Сколько мне еще предстоит сделать ради них? Я хочу, чтобы они жили, и потому не могу уйти сейчас.