Игра на двоих (СИ)

Я стараюсь думать, что без меня, ей будет легче. На первый взгляд мы с ней похожи — не внешне, но так, как нас видят зрители. Однако им не видно, что Прим и есть та маленькая девочка, которой в свое время казалась я. Мне известна разница и я не хочу, чтобы она увидела пропасть, разделяющую нас. Я хочу, чтобы она верила. Но, судя по заплаканным глазам девочки, у меня не получится убедить ее в этом одним своим отсутствием на законном месте рядом с ней. Юная мисс Эвердин, конечно, не понимает моих мотивов, а потому я часто ловлю ее обиженный взгляд, когда, не проронив ни слова, прохожу мимо накрытого к ужину стола и скрываюсь в своей спальне. Со временем страх в ее глазах уступает место вопросам. Один из них я уже знаю. Тот самый, что девочка задала мне в поезде, — о смерти. Я помню, как растерялась, когда услышала его. А сейчас даже интересно, о чем еще она спросила бы меня, будь у нас возможность поговорить. Но я не даю ей подобного шанса.

Вместо этого я провожу долгие часы в мастерской Цинны, обсуждая образы наших подопечных для интервью. Стилист работает днем и ночью, и я чувствую себя неловко за то, что не делаю для трибутов и части того, что делает он. «Ты и не должна», — как-то говорит парень. — «Твое время придет чуть позже». И, потупив взгляд, добавляет: «Я делаю это только потому, что не могу уснуть. Ты ведь тоже не спишь ночами… »

Смутившись, отворачиваюсь от рабочего стола стилиста и невидящим взглядом смотрю в окно. Не сплю. По губам пробегает горькая усмешка. Уснешь тут. По ночам ко мне приходит Хеймитч. Но это не то, о чем мог подумать любой, кто прочитает эти строки, или о чем, судя по всему, думает сам Цинна, видимо, слыша наши голоса и редкий смех. Мы сидим в креслах у приоткрытого окна, пьем кофе и разговариваем до самого рассвета. И, знаете, таких слов, как «Голодные Игры», «Арена», «победа» и «смерть» в наших полуночных разговорах нет. Мы говорим о другом. Об истории, о времени, о доме, о семьях, о самих себе. Иногда я признаюсь в преследующем меня чувстве вины. Иногда ментор признается в неослабевающем страхе. Уже под утро, когда действие кофеина прекращается, я забираюсь в кровать и жду, когда Хеймитч ляжет рядом и крепко обнимет меня. Мы прижимаемся друг к другу и только тогда нам обоим хватает смелости, чтобы закрыть глаза.

Днем мы почти не видимся: Хеймитч, как и я, занят обсуждением образа Пита с его стилистом, встречами со знакомыми богачами и чиновниками и почти ежедневными скандалами с Эффи. Впрочем, те колкие фразы, которыми они обмениваются, трудно назвать ругательствами. Бряк, как всегда, упрекает Эбернети в черствости и в дурном влиянии, которое он оказывает на меня, а мужчина, в свою очередь, ехидничает по поводу тех приторно-изысканных манер, которым она может научить бедных детей из Дистрикта-12.

Несколько раз за эту неделю он приглашает меня на званые обеды, устраиваемые одним из спонсоров. Для нас, менторов, это неплохой шанс завязать нужные знакомства. Мы не обсуждаем с ними своих подопечных и их шансы на победу — делать ставки пока рано, —, но всячески выставляем их и себя в выгодном свете. Давим на жалость, напоминая о жестоком нововведении, которое практически сразу обрекло маленькую девочку из Двенадцатого на смерть. Плетем интригу вокруг отношений ее старшей сестры с Питом, намекая на то, как старательно парень изображал защитника Примроуз на Большом Параде Трибутов. Описываем душераздирающую сцену прощания семьи Эвердин. Рассказываем о мнимом заговоре президента Сноу и Сенеки Крейна против трибутов Двенадцатого.

Сначала мне становится противно, но очень скоро, как и предсказывал Хеймитч, чувство отвращения проходит. Теперь, разговаривая с очередным спонсором и в который раз пересказывая наши истории, я изо всех сил стараюсь не рассмеяться ему в лицо. Это так же глупо, как и смешно. Я и не знала, как сильно заблуждалась, наивно полагая, что мне больше не придется играть чью-то роль. Мы с ментором снова надели маски, не для того, чтобы выжить самим, как раньше, но для спасения трибутов родного Дистрикта.

Я стараюсь. Правда, очень-очень. Ради Пита и Примроуз. Ради нас с Хеймитчем. Ради Джейка. Мне не известны причины, по которым он снова посещает меня во сне. Порой все оборачивается кошмаром, а иногда — чем-то большим. Мы снова стоим на той скале друг напротив друга: теперь вместо него вниз лечу я. Я вытаскиваю его имя из стеклянного шара, он поднимается на сцену и становится рядом со мной: я не понимаю, кто мы — менторы или трибуты? Он признается мне в любви в прямом эфире, во время интервью с Цезарем. Мы возвращаемся с Арены вместе, сцепив руки в победном жесте. Нас приветствует родной Дистрикт. Вдруг я чувствую, как его хватка слабеет и, обернувшись, вижу, что вместо руки парня судорожно хватаюсь за воздух. Тело Джейка становится прозрачным и медленно растворяется в налетевшем порыве ветра. Парень улыбается мне напоследок и что-то шепчет, но я не разбираю слов. И я снова одна — на сцене, на Арене, в жизни.