Девочка поднимает на меня непонимающий взгляд и долго смотрит в глаза, пытаясь найти ответ. Наверное, я кажусь ей сумасшедшей. Пусть. Я лишь усмехаюсь: ко мне возвращается мое прежнее, странное равнодушно-раздраженное настроение.
— Я сама могу о себе позаботиться, — сухо отвечаю я в ответ на ее попытки помочь.
Но Примроуз впервые за все время не слушается. Усадив меня прямо на пол, она проворно останавливает кровь, смазывает рану и накладывает стерильную повязку. Я с удивлением наблюдаю за ее ловкими движениями.
— Ты где-то училась оказывать первую помощь?
— Нет, меня научила мама. Я помогала ей ухаживать за больными и ранеными, — улыбается Прим.
Знаю эту улыбку — это воспоминания о доме и семье. У меня перехватывает дыхание. Это все, что у тебя осталось, малышка. Память.
— Может, закончим на сегодня? — нерешительно спрашивает девочка. — Рана серьезная, тебе нужно отдохнуть.
Ухмыляюсь: да уж, Хеймитч умеет натачивать ножи.
— Дело не во мне, — хмуро отвечаю я. — Ты не видишь в этом смысла, да? В нашей тренировке?
Прим долго и пристально смотрит на меня, прежде чем ответить.
— Не я одна.
— Это не так, — вслух я возражаю, но мысленно признаю ее правоту.
Как малодушно с моей стороны.
Прим встает, относит аптечку на место и возвращается ко мне, чтобы помочь подняться. Я бросаю на нее злой взгляд и упрямо отталкиваю протянутую руку. Чуть прихрамывая, добираюсь до скамейки и опускаюсь на узкую деревянную поверхность. Девочка садится рядом, взяв со стола недовязанный узел. Я смотрю на быстрые движения ее тонких пальцев и чувствую странную горечь где-то глубоко внутри. Мы молчим: каждая задумалась о своем.
Мы отказываемся от приглашения пообедать вместе с остальными трибутами или со своей командой: заказываем еду прямо в зал и перекусываем, растянувшись на полу. Разговариваем. Я задаю своей подопечной вопросы, что она будет делать на Арене, попав в беду. Примроуз не сразу, но отвечает, и тут же сбивает меня с толку: девочка думает и действует совсем не так, как поступила бы я или любой другой нормальный человек, которого я знаю. И я снова начинаю злиться. Не потому что ее ответы неверны — нет, они неверны для меня, той, которая хочет выжить ценой жизни своих противников, —, но я успокаиваю проснувшееся было упрямство, напоминая себе, что это Прим. Я зла на нее просто за то, что своим поведением и образом мыслей она заставляет меня чувствовать вину за свои поступки, за всю свою жизнь, за всех убитых мной людей, за каждую каплю крови, пролитую моими руками. Рядом с ней я чувствую себя жалкой злобной старухой и это ощущение рождает мучительную, угольно-черную зависть. Нас разделяют три года и бесконечное количество лет, на которые я стала старше всех тех, в чьей жизни нет и никогда не было Голодных Игр.
В конце концов, собрав остатки сил и терпения, я тихо и твердо говорю:
— Завтра утром состоится демонстрация навыков перед Организаторами и спонсорами. Ты должна показать им все, на что способна. Мне плевать, как ты это сделаешь, но они должны запомнить тебя. Вспомни все, что произошло сегодня в этом зале. Все понятно?
— Да, — так же тихо отвечает Прим.
— Хорошо, — я подвожу итог нашей тренировке и встаю, чтобы уйти. Часы показывают семь вечера: я и не заметила, как пролетел день. Отчего-то сегодня мое время тоже слишком спешило.
— Генриетта!
Я останавливаюсь у самой двери.
— Что?
— Ты обещала ответить на мой вопрос.
В каждом уголке темного зала слышится мой громкий смех.
— У тебя их слишком много малышка. На какой именно?
— За что ты так со мной?
Вздрагиваю. Я так надеялась, что она забудет о моем глупом обещании. Возвращаюсь в центр зала, наклоняюсь к сидящей девочке, осторожно беру ее за подбородок, заставляя смотреть мне в глаза и отвечаю:
— Я просто хочу, чтобы ты жила. Когда-нибудь ты поймешь.
Отпустив Прим, поворачиваюсь, чтобы снова попытаться уйти. Но…
— Генриетта!
— Что еще?
— Я уже поняла. Спасибо.
Ее слова ранят меня намного сильнее и больнее, чем это сделал мой собственный нож целую вечность назад. Не оборачивайся. Не стоит. Не надо.
Всегда прислушивайтесь к тому, что говорит ваш внутренний голос. Мой просил меня развернуться и уйти, но я не послушалась, о чем потом долго и мучительно жалела. Но это было много позже, в одной из моих следующих жизней. А сейчас …
Я оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с Примроуз и меня затягивает теплый омут глаз цвета молодого каштана. Она слишком добрая. И я бессильна перед ее добротой, точно так же, как перед своими чувствами к Хеймитчу, раз за разом заставляющими меня не глядя пересекать границы, которые я сама когда-то провела. Так и не сказав ни слова, опускаю голову, разворачиваюсь и стремительным шагом покидаю тренировочный зал, оставляя свою подопечную в одиночестве. Ей пора привыкать к этому неприятному чувству: умирать всегда одиноко.
========== Глава 34. Ангелам не место на земле ==========
— Тебе понадобятся силы, сегодня очень важный день. Ты должна что-нибудь съесть.