Игра на двоих (СИ)

Пытаюсь занять себя чем-то реально-осязаемым, чтобы оставалось меньше времени на мрачные мысли и злость. Меня снова посещают неконтролируемые приступы раздражения. Ментор рядом, но даже он мало чем может помочь. Я перелезаю через ограду, поднимаюсь на знакомый склон и ложусь на холодную сырую землю, едва прикрытую пожухлой травой непонятно-бурого цвета. Смотрю, как по небу плывут серые облака, и жду, когда ослабнет ледяная хватка ненависти и высохнут непролившиеся слезы обиды. Не хочется, чтобы Хеймитч видел это; ему и так пришлось перенести достаточно. Не выходит из головы, с каким выражением лица Китнисс и Пита встречали соотечественники. В тот день на крошечной станции собралось не меньше половины жителей Двенадцатого. И все с улыбками, и все с поднятыми вверх тремя пальцами в знак не прощания, но приветствия. Они гордились победой девушки, сочувствовали ее потере и радовались счастью. Я вспоминаю, как в мою сторону от тех же самых людей веяло холодом равнодушия и презрения. В чем разница? В чем, объясните мне?! Китнисс точно так же пряталась, охотилась, вступала в союзы, плела заговоры и убивала врагов, — почему ее любят, а меня терпят? Да, в меня больше не летят камни, когда я иду по улицам Шлака. Да, Хеймитча не провожают ненавидящими взглядами, когда он показывается в Котле. Их узких, обывательских умов хватило, чтобы понять, благодаря кому Китнисс и Пит вернулись. Но человек так устроен, что моментально забывает хорошее и до конца жизни помнит плохое. Я вытащила листок с именем Примроуз. Я готовила девочку к Арене. И я не спасла ее, когда она попала в беду. Китнисс же все жалеют. Сирота при живой матери, потеряла сестру и попала на Голодные Игры. Пусть же теперь у нее все будет хорошо — уютный дом, богатство и любимый человек рядом. Она это заслужила.

Я хочу, чтобы все они, эти люди, простые жители Дистрикта и чиновники Капитолия, узнали, что на самом деле значит, когда Голодные Игры становятся частью твоей жизни.

— Почему ты злишься?

— Я хочу отомстить. Если бы ты только знал, как сильно я хочу отомстить.

— Всему свое время. Не думай об этом сейчас.

Когда я думаю о мести, то не чувствую боли. Ты хочешь, чтобы мне было больно, любимый?

— Миру приходит конец. Он не знает, что происходит, но чувствует, что-то не так. Он бьется в агонии и сходит с ума. Не дай его безумию обмануть тебя и погубить нас.

Иногда мне кажется, что это мы — сумасшедшие. Иногда я думаю, что все вокруг правильно и все правы, а мы заблуждаемся, а мы — ошибка, опрометчиво допущенная природой. Изъян в этом идеальном мире. Последыш, на который у матери не хватило сил, чтобы дать ему все то, что она дала первенцу. Я хочу воскресить мертвых и желаю смерти живым. А сама? А сама продолжаю жить.

Волк ждет меня на нашем привычном месте встречи. Я опускаюсь на колени и порывисто обнимаю его за мощную шею. Зверь кладет голову мне на плечо и тихо поскуливает.

— Ты тоже мне не веришь?

Я запускаю замерзшие пальцы в его густую шерсть; он закрывает меня от мира собственным телом. Мы сидим на склоне, открытом всем ветрам, невыносимо долго, провожая взглядом медленно скрывающееся за горизонтом тусклое осеннее солнце.

Зима, первый снег. Холод навевает сонливость. Тепло дарит прекрасные сны. Рождество запоминается запахом апельсинов и хвои, мурлыканьем старинных песен, светом, льющимся из украшенных гирляндами окон, и каплей темно-красного вина на самом дне хрустального бокала. И лишь звонок телефона и голос Эффи напоминает о том, что новый год несет не только новое счастье, но и новые испытания.

Выхожу из дома, кутаясь в длинное, до колен, серое пальто. Серость — вот что я вижу перед собой последние три месяца. Серое небо, серые люди. Белый кажется мутно-грязным, а черный — блеклым. Порой я отворачиваю рукав свитера и долго рассматриваю браслет на правом запястье, просто чтобы убедиться, что я не разучилась видеть цвета. Я не собака. И жизнь вокруг не такая черно-бело-серая, как может показаться на первый взгляд. Стоя на крыльце, наблюдаю за вернувшейся с охоты Китнисс. Уставившись себе под ноги, девушка быстро идет по направлению к дому Хеймитча. Долго стучит и, так и не получив ответа, толкает массивную дверь и вваливается внутрь. Мне не слишком хочется находиться в ее отчужденно-прохладной компании, а потому, вместо того, чтобы пойти прямо, я в последний момент сворачиваю направо и захожу к Питу. Парень обнаруживается сидящим за столом на кухне.

— Привет, — от его улыбки я моментально согреваюсь, забыв о завывающем снаружи ветре и срывающемся снегопаде. Это другое. Не та волна жара или разряд тока, пробегающий по всему телу, при одном взгляде или прикосновении Хеймитча, но приятное тепло простых дружеских отношений. Когда ты знаешь, что о тебе беспокоятся, но на вопрос «как дела?» отделываешься безличным «нормально». Когда тебя ждут в гости в любое время, но ты не задерживаешься, боясь злоупотребить гостеприимством хозяина. Когда в объятии нет никакого скрытого подтекста. Разделить радость. Выручить в беде. Соболезновать в горе. Не больше.