Игра на двоих (СИ)

Ничего бы не было, даже если бы он выжил. Я больше не верю своему мальчику с хлебом. Смотрю в его голубые глаза, вспоминаю ледяное «нет» на мое «будь со мной» и жду, когда переродок вновь захватит власть над телом и разумом Пита и бросится на меня, чтобы задушить. Инстинктивно отшатываюсь, когда он пытается погладить по голове или поцеловать в лоб. Это ему нужна жалость, а не мне. Это его вывернули наизнанку и распотрошили. А со мной ничего страшного не случилось.

Гейл приносит свежую дичь — зайцев, белок, куропаток. Я отказываюсь, говоря, что могу и сама пойти на охоту, но парень только снисходительно посмеивается и отвечает, что из него вышел куда лучший охотник, чем из меня. «На людей», — уточняю я, и напарник моментально сникает.

«Это была твоя бомба?»

«Я не знаю. И Бити не знает. Но не все ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.»

Мы оба правильно понимаем мое молчание. Это знак согласия.

Прим угощает меня козьим сыром и обрабатывает неглубокие раны, по неосторожности полученные во время охоты. Она все та же маленькая девочка с испуганными глазами, облаком светлых волос и краем блузки, выбившемся из юбки и торчащей, словно утиный хвостик.

Мама отправляет меня в ванну, а после вытирает мне волосы полотенцем, старательно расчесывает и заплетает длинную косу. Отец сидит рядом со мной у камина, поет песню про висельника и просит никому о ней не рассказывать.

Мадж приносит землянику, целует меня в щеку и спрашивает, ношу ли я ту брошку с сойкой-пересмешницей. У меня никогда не хватает слов для ответа.

Хеймитч тайком притаскивает бутылку вина и предлагает составить ему компанию.

Эрика сидит в изножье кровати и рассказывает, как все было на самом деле.

Порой кто-то из них пытается убедить меня, что они живые, но я не верю. Хватит с меня их лживых сказок. Все, что вокруг — всего лишь иллюзия. Все мертвы. На самом деле даже я сейчас сплю крепким сном в глубинах Преисподней.

Эрика опускается рядом со мной на пушистый ковер перед камином и осторожно гладит по плечу. «Ты счастлива?» — спрашиваю я. — «Ты нашла свой покой Победителя?». Она только усмехается и сжимает свободной рукой ладонь сидящего возле нее Хеймитча. После их ухода книг в моей домашней библиотеке становится на одну больше. Тем же вечером, когда я ищу, что почитать, мне на глаза попадается тетрадь в потрепанной кожаной обложке. Сначала я листаю блокнот просто так, просто потому что наступила зима и мне не хочется выходить на улицу и заниматься чем-либо без крайней нужды. Весной и летом я провожу снаружи целые дни, от рассвета до заката, но в холода не хочется лишний раз вылезать из-под одеяла, даже за едой. Порой я чувствую себя такой уставшей, что мне трудно даже открывать глаза по утрам.

Однако постепенно история, описанная на пожелтевших от старости страницах, захватывает меня, и я уже сознательно возвращаюсь к ней снова и снова. Это не книга и не личный дневник. Это письма. Многие годы Эрика писала их, не пропуская ни дня. Адресат один и тот же. Сначала она обращается к нему как к незнакомцу и на «вы», затем — «ментор», позже — по имени. Очень быстро «Хеймитч» сокращается до интимно-близкого «Хейм» и, наконец, до простого «любимый». В этих письмах Роу рассказывает обо всем, — одни секреты Эбернети наверняка знает и так, другие она никогда не осмелится рассказать даже ему.

«Прости, любимый. Мне нечего дать в ответ на твой щедрый подарок. Не знаю, чем заслужила такую любовь. Не знаю, что должна сделать, чтобы показать, как сильно люблю тебя в ответ. Очень, очень сильно. Я слишком слабая. Я чувствую себя животным, загнанным в угол: все вокруг рушится на глазах, и мне страшно. Мы с тобой одни против всех. Вместе мы сильны и можем справиться с этим жестоким миром, но когда ты далеко, я так боюсь за тебя, что забываю, зачем мы вообще начали эту войну… Пожалуйста, возьми меня за руку и держи так долго и крепко, как можешь.»

Эрика приходит чаще других, словно чувствует себя обязанной присматривать за мной даже после собственной смерти. Иногда, будучи в плохом настроении, я гоню девушку, но она не уходит.

«Выходит, это ты, а не я, была частью истории любви последнего столетия?»

Роу виновато улыбается. Все это время они с Хеймитчем прятались за спинами своих наивных трибутов. Мы с Питом были не более чем зеркальным отражением наших менторов. Однажды ночью, накануне Третьей Квартальной Бойни, я пришла к Эбернети и попросила его спасти Пита. Недобро усмехнувшись, мужчина заявил, что у него есть встречное условие: я должна вызваться добровольцем вместо Генриетты. Помню свое удивление и чувство безысходности. Наверное, я должна ненавидеть его и ее за это. Но я не ненавижу их. Вместо этого мне смешно и немножко грустно. Может, прошло слишком много лет для злости и обиды. У чувств свой, никому не известный и не понятный срок годности.