Игра на двоих (СИ)

Мне тридцать пять. В следующем году мы отметим двадцатую годовщину наших отношений. Я стою напротив зеркала и внимательно изучаю свое отражение. Будет ли Хеймитч любить меня так же сильно, когда я перестану быть молодой и красивой? Будет, я знаю. Ментор неслышно подходит, обнимает меня за талию и нежно целует в висок. «Иногда я смотрю на тебя и не верю своим глазам. Не верю, что ты все еще со мной», — шепчет мужчина. Накрываю его ладони своими. «Я буду с тобой до конца.»

Как-то в минуту близости он сказал: «Мне всегда будет мало.» Мне тоже, любимый. Мало темных ночей, голодных взглядов, хищных улыбок, хриплого голоса, нежных прикосновений, жгучих поцелуев и сумасшедшего тебя. Пожалуйста, ментор, держи меня крепче. Держи, не отпускай.

Маленькая девочка в белом платье и с венком из живых цветов на голове бежит по лесу, раскинув руки в стороны. На вид ей не больше десяти. Длинные волосы цвета спелого льна развеваются на ветру; темно-карие глаза сияют счастьем. Она перепрыгивает журчащий ручей, задевая пальчиками высокую траву, останавливается и принимается кружиться. Звонкий, как колокольчик, голос звучит в унисон с песнями пролетающих птиц. Даже сойки-пересмешницы, и те замолкают, чтобы послушать ее пение. Девочка ни на минуту не перестает смеяться. За ней невозможно уследить: всего секунда, и она уже спешит дальше, сквозь густую чащу. Деревья расступаются, обнажая залитый жарким летним солнцем разноцветный луг. По правую руку от нее бежит угольно-черный волк, по левую — белоснежная волчица. Верные спутники и защитники слабой и одинокой девочки.

Луг такой широкий, что кажется бесконечным. Там, на самом краю, почти на линии горизонта, растет раскидистое дерево, а в его тени стоит женщина. Обхватив руками мощный ствол, она украдкой наблюдает за дочкой. Ее молодость давно позади: черные волосы подернулись паутиной седины, а взгляд темно-карих глаз потускнел. Женщина встает у девочки на пути и ждет, когда она наконец приблизится, чтобы заключить ее в объятия. Но малышка молнией проносится мимо, проходит сквозь тело матери, как если бы та была призраком. Ей удается обнять лишь пустоту, сложив окровавленные ладони на плоском животе. Женщина падает на колени и, закрыв лицо руками, плачет.

Когда в мои сны приходит Элион, мне не в силах помочь никто, даже Хеймитч.

Однажды весной я попросила ментора посадить вишню прямо у нашего порога. Он удивленно посмотрел на меня — я никогда не интересовалась садом — но спорить не стал. Год спустя на дереве появились первые цветы. В тот день я впервые произнесла имя дочери вслух. В ту ночь Хеймитч впервые заговорил о том, что с ним делали в Капитолии. Мы смогли если не прочувствовать, то хотя бы понять боль друг друга. С тех пор мужчина никогда не целует меня в живот, а я не касаюсь шрама на его лице. Мне больше не нужна та тетрадь: я могу рассказать ментору все. Теперь у нас обоих достаточно сил, чтобы облечь свои мысли в слова и произнести их вслух.

Мы заново учимся жить, просто жить. Мы вспоминаем, каким сильным было желание остаться в живых и сколько было сделано ради его исполнения. Постепенно жизнь вновь обретает смысл. Победы, которыми, по идее, следует гордиться, легли на наши плечи страшной, почти смертельной усталостью, и все, что нам нужно, — это покой и забвение. Вместо листа желаний я составляю список дел на следующий день. Нам больше некуда спешить: наше завтра обязательно наступит. Чудовище Хеймитча крепко спит. И мое тоже.

Я учусь вязать, а Хейм разводит пчел. Мне нравится сидеть где-нибудь в стороне, со спицами и мотком шерсти в руках, и с улыбкой наблюдать, как муж осторожно лезет в улей. Мятный чай, который он заваривает для меня каждый вечер, пахнет сладко, медом. Загорелое, испещренное шрамами тело ментора, тесно переплетенное с моим, пахнет горько, травами.

Ему нельзя волноваться: во время последнего обследования капитолийские врачи обнаружили у него серьезные проблемы с сердцем. Муж не верит им и отказывается принимать лекарства, говоря, что чувствует себя ничуть не хуже, чем обычно. Но я вижу его синие губы и слышу судорожные вздохи, когда воспоминания о плохом затмевают мысли о хорошем. Ничего не говорю, только обнимаю ментора по ночам, а днем вяжу для него теплый свитер, ведь он постоянно мерзнет.

В бессонные ночи Хеймитч разжигает камин, и я достаю с полки шахматы. Для нас игры закончены, но наша Игра продолжается. В ней нет места другим. Это Игра на двоих.

Мы просыпаемся рано утром от громкого неритмичного стука. Крупные капли отчаянно бьются в стекло и стекают вниз, оставляя за собой влажные дорожки. Мир за окном кажется размытым и искаженным, совсем как отражение в разбитом зеркале. Завернувшись в плед, я иду на кухню варить кофе, а беззлобно ворчащий на непогоду Хеймитч натягивает куртку и выходит из дома, чтобы забрать почту. После завтрака ментор садится за старый рояль и долго играет грустные пьесы под аккомпанемент дождя. Я сижу рядом, на крышке скрипящего инструмента, и читаю.