Игра на выживание

Теперь, когда лодка дернулась, Питер меня наконец замечает. Он оборачивается и улыбается.

Какие у него красивые губы.

Я притягиваю его к себе. Жду, когда услышу шипение и кровь начнет закипать в венах. Может, они ошиблись при установке дистанции? Два метра все-таки не двадцать. Питер стоит на палубе и продолжает улыбаться, пока я притягиваю к себе лодку.

Он уже так близко, что я могу до него дотронуться. Я протягиваю руку и…

Бах!

Питер взрывается. Питер превращается в огненный шар. Он плавится и горит. Его лицо стекает по черепу.

А я в порядке. Со мной вообще ничего не происходит.

Я стою рядом с боллардом целая и невредимая, с обгоревшим концом каната в руке, и наблюдаю за тем, как Питер…

Горит.

96 Топор

После этого я уже не могу спать нормально.

Я понимаю, что сон о Питере может быть таким же бессмысленным, как сон с пчелами, у которых нет брюшка. Но мне почему-то так не кажется. У меня такое чувство, что смысл есть, просто я не могу понять его значение.

Чтобы перестать об этом думать, пытаюсь переключить свой мозг на что-нибудь другое.

Сосредотачиваюсь на том, как мальчик тихо посасывает свой камешек. Но это переключает меня на мысли о том, что мне совсем не нравится.

Обещание.

Папа всегда говорил: «Мари, никогда не давай обещание, которое не сможешь выполнить».

Да, папа.

А мама всегда говорила: «Мари, в нашей семье не принято пасовать перед трудностями. Мы – не слабаки. Если не можешь сразу найти способ решить проблему, просто подумай хорошенько еще раз».

Да, мама, я знаю, вот только это не помогает, потому что, сколько я ни думала, так ни к чему и не пришла.

Первые лучи солнца пробиваются сквозь занавеску, а я все не сплю. Решаю, что смысла лежать дальше нет. Встаю, одеваюсь и тихо, чтобы не разбудить бабушку, спускаюсь. Выхожу из дома через заднюю дверь и иду к воротам, через которые можно выйти в поле и пойти дальше к Лучрэм-Бёрну. Возле этих ворот бабушка соорудила навес, под которым она хранит дрова.

И топор.

Беру топор. Он очень тяжелый, но не очень хорошо заточен. Это становится ясно, когда я провожу пальцем по лезвию, оно тупое и кое-где покрыто ржавчиной, поскольку топор хранится на воздухе. Но для колки дров этот топор подходит лучше всего. Именно этим я и собираюсь заняться.

«Когда хочешь подумать, – любил повторять папа, – займись какой-нибудь физической работой. Когда сознательная часть твоего мозга занята решением конкретной задачи, подсознательная получает немного больше свободы. Я всегда так поступаю, когда не могу найти решение какой-нибудь проблемы».

Выкатываю из-под навеса колоду и устанавливаю на ровный участок, туда, куда ее обычно ставит бабушка. Определить, где этот участок, просто: он притоптан и вокруг рассыпаны щепки. Приподнимаю брезент, которым бабушка укрывает поленья, чтобы они не отсырели из-за дождей, и беру первое. Колка дров – одна из многочисленных работ по дому, которыми бабушка не предлагала мне заняться. Возможно, она считала, что я с топором могу представлять опасность. Устанавливаю полено в центр колоды и поднимаю топор.

Он такой тяжелый, что у меня, когда я приготавливаюсь к удару, напрягаются мышцы правой руки (которую я держу ближе к обуху). Надо хорошо замахнуться и по широкой дуге опустить топор на полено. Как только топор проходит у меня над головой, я чувствую, что инициатива перешла к силе тяжести. Топор летит вниз, как камень, и глухо ударяет по дереву. Но я не совсем верно нанесла удар, и лезвие топора застревает в полене. Теперь надо его высвободить и начинать все заново.

Я так и делаю.

Раз за разом я поднимаю топор и даю ему упасть вниз. Улучшаю технику удара. Топор подходит к краю полена. Слежу за каждой появившейся трещиной. Топор поднимаю все выше. Увереннее берусь обеими руками за топорище. Смещаю их вниз вместе с силой тяжести, и, когда я наконец наношу удар, получается что надо.

И полено раскалывается.

«Мы не слабаки, Мари».

Раскалывается на две части.

Думай!

Я беру эти две половинки и снова бью топором.

«Никогда не давай обещание, которое не сможешь выполнить, Мари».

Бью снова.

Думай!

Еще раз.

Я превращаюсь в ритм, я – конвейер, я – станок.

Думай. Думай. Думай!

Пот струится по лицу, но я не останавливаюсь.

Думай лучше! Лучше думай!

Я колю, раскалываю, изничтожаю поленья одно за другим. Работаю с такой отдачей, что не слышу, как бабушка выходит из дома, и не замечаю ее, пока она не становится прямо напротив меня. Моя бабушка не из тех, кому помешает какая-то колка дров. Если она хочет что-то сказать, она это скажет.

– Назначили дату суда, – говорит она. – Через три недели. В четверг.

Топор поднят. Ничто не помешает ему упасть.

И он падает.

Трах!

– Через два дня после твоего дня рождения, – добавляет бабушка, наблюдая за тем, как полено раскалывается на две половины. – Но ты не волнуйся. Как я уже говорила, закон не имеет обратной силы, все останется без изменений.

Тут она ошибается. Как ошибается во многом другом.

Пятнадцать.

Этот пятнадцатый день рождения изменит все.

Я кладу оружие на землю. Вытираю пот со лба. Я нашла ответ.

Теперь я знаю, что мне надо сделать.