Игра на выживание

Папа всегда говорил: «Если считаешь возможным есть мясо, будь готова убить животное своими руками».

Интересно, это распространяется и на людей, совершающих правосудие? Тогда получается, чтобы нажать на спусковой крючок, ты должна верить в правосудие? Должна верить в Кровавый камень? Финола не является избранным членом совета. Ей случайно выпало стать тем, кто нажмет на спусковой крючок.

И она колеблется.

Слушания окончены, решение принято, бумаги подписаны. Все по закону.

Я стою на Кровавом камне. Стала на десять сантиметров выше. Выставлена на всеобщее обозрение. Финола стоит в двух метрах от меня. Она не сможет промахнуться. Она целится мне в сердце. Возможно, целится в область сердца, потому что туда проще попасть, чем в голову. А она хочет выстрелить наверняка. Если выстрелит.

Пистолет, сделанный на 3D-принтере, кажется огромным в ее руках. Он у любого в руках показался бы огромным, а у Финолы такие худенькие запястья. И еще эти вечно дергающиеся пальцы. Она нервничает и может случайно нажать на спусковой крючок. И еще ее трясет. Она берет пистолет двумя руками. Ну вот, теперь держит крепче. Интересно, сколько требуется времени человеку на то, чтобы выстрелить? Сколько это заняло времени у нервного молодого солдата с «хищником» в той будке в пустыне?

Вообще ничего.

– Ради всего святого, стреляй уже! – кричу я.

Кричу, потому что она, сомневаясь и оттягивая момент выстрела, стягивает с меня сверкающий плащ Настоящего времени. Это дает мне возможность заглянуть туда, куда я уже не смогу попасть. В места, куда у меня нет допуска. Из-за огня. О да. Это дает мне возможность заглянуть в будущее. И не в какое-то одно, а во все, которые могли у меня быть. Они передо мной, буквально на расстоянии вытянутой руки. Все эти яркие места и перспективы. Папин мир! Там можно взять ребенка за руку и отвести его в твое любимое место. И люди там будут узнавать его. Они будут протягивать ему руки с открытыми ладонями и говорить: «Добро пожаловать! Мы так тебе рады!» В этом мире все желания будут настоящими, там кто-то будет ждать меня, тот, кого я люблю. И он не сгорит. И желание поцелуя там не закончится под брезентом. Там желание превратится в сладкий поцелуй под открытым небом. Там я смогу произнести эти слова: «Я тебя люблю». И кто-то обязательно скажет их мне в ответ.

И я поверю.

Поверю тому, кто это скажет.

Поверю в то, что я, в конце концов, не такая уж и плохая.

А Финола – она одна из тех, кто из-за меня пострадал. У нее есть все причины меня ненавидеть. Но то, что она тянет с выстрелом, – это самое жестокое, что она может со мной сделать.

– Прошу тебя, – умоляю я.

Я никогда никого не умоляла.

Но теперь уже горю я.

Наконец-то я горю. Только горю ради жизни. О мама! О папа! Как же прекрасен этот мир!

– Неужели не можешь просто выстрелить! – кричу я Финоле.

– Нет, – говорит она. – Не могу.

– Это же я! Реп1787, – кричу я, хотя Финола наверняка видела мои документы. – Это я забрала твой нож. В Скитби. Из-за меня тебя обыскали, раздели догола, послали в административный блок. Там ты сидела в темноте в одиночке. Тебя не кормили. Только воду давали. Ты что, не узнала меня?

– Узнала, – говорит Финола. – Конечно, я тебя узнала. Поэтому и не могу это сделать.

У нее перестают дрожать руки. И она вдруг перестает казаться такой маленькой. Она вырастает, становится больше бабушки, больше самого зала суда.

И она говорит:

– Не могу из-за этого места. Из-за того, что знаю кое-что из того, что знаешь ты. И еще, – заканчивает она и опускает пистолет, – потому что я всегда думала, что в другой жизни, если бы все было по-другому, мы с тобой могли бы стать друзьями.

108 Две последние минуты

Происходит сразу несколько событий одновременно. Они громоздятся друг на друга. Первым выступает мистер Бинни.

– Это нарушение всех правил, – говорит он Финоле. – Если вы были знакомы с обвиняемой, то должны были заявить об этом. В совете не может участвовать человек, знакомый с обвиняемым. Не заявить о таком – серьезное нарушение. Почему, по-вашему, Верховный канцлер не участвует в процессе?

Он тянется за пистолетом.

В то же самое время открывается боковая дверь, и я вижу Питера. Он уже не рыдает, он спокоен. Возможно, Питеру, настоящему Питеру, просто требовалось немного времени, чтобы снова стать собой. Я помню, как он в тот день, когда пришел промежуточный рапорт, постучал в бабушкину дверь и вошел, словно ему больше не требуется для этого чье-то разрешение. Так он поступает и сейчас. Он просто входит в боковую дверь. Как будто вдруг увидел свет, папин свет, папин мир, наш правильный мир. И он сделает его реальностью. Он напишет другое будущее. Хотя, возможно, ему надо было понять, почему в зале суда до сих пор не прозвучал выстрел.

– В любом случае, – говорит в это же время Эстер, – я считаю, что отведенное члену совета пятнадцать – двадцать четыре время истекло. Я считаю, пистолет должен перейти к члену совета пятьдесят пять – шестьдесят четыре.