Игра на выживание

Член совета пятьдесят пять – шестьдесят четыре, самый старый Черный костюм, который до сих пор не произнес ни слова, говорит:

– Дайте мне пистолет.

Судя по выражению лица Финолы, она бы с радостью избавилась от пистолета, но это не так просто сделать, когда к нему одновременно тянутся Эстер, мистер Бинни и самый старый Черный костюм.

Я не могу не думать о том, что всех этих препирательств не случилось бы, если бы на суде председательствовала моя бабушка. И в этот момент она возникает у боковой двери рядом с Питером.

А потом мне кажется, что я знаю, чем все это закончится.

Бабушка войдет в зал, возьмет пистолет и выстрелит от имени своего сообщества. Выстрелит во имя Высшего Блага. Во имя всего, что больше нас. И я не стала бы ее за это винить, ведь люди в итоге остаются теми, кто они есть на самом деле.

Но в реальности бабушка, едва ступив за порог, громко восклицает:

– Что здесь происходит!

И одной этой фразы достаточно, чтобы ситуация наконец разрешилась. И пистолет выстрелил.

109 Круглая дырочка

Я не слышу выстрела. Не вижу пули. Естественно, не вижу. Пуля летит быстро. Кто ее обгонит? Разве что любовь. Поэтому я вижу мальчика.

Я вижу его в Замедленном времени.

В очень, очень замедленном.

Он срывается с места за секунду до начала борьбы на кафедре. Он принимает решение в самый разгар этой нескончаемой возни. Как будто у него не осталось сил терпеть этих взрослых. Он словно бы вдруг понимает, что это все из-за него. Он сыт по горло. Если бы он мог говорить, он бы заговорил. Он бы остановил этот бардак раз и навсегда. Но у него нет голоса, пропал после того, что они все с ним сделали. Если не они, то такие же, как они. Поэтому все, что ему остается, – это действовать. И он действует.

Он выходит вперед. На Камень.

Не знаю, как он оказался передо мной. Но его голова как раз напротив моего сердца. Там, куда нацелен пистолет. И он стоит там. Прямо напротив моего сердца. И в этот момент я понимаю, что это все не о них. Это о нас. О нем и обо мне. О том, что есть между нами. О том, что сильнее их всех.

За это он стоит передо мной.

Стоит.

Этот маленький титан.

Стоит целую тысячу лет.

Без слов признается в любви.

Я слышу свой крик:

– Нет, нет, нет!!!

Но от крика никогда не бывает толку. Какой в нем смысл, если пуля уже летит.

И попадает прямо ему в лоб.

И конечно, в ту же секунду я перемещаю его в Замершее время. Я пытаюсь остановить его падение. Так же как пыталась остановить падение папы. Падение без окончательного падения. У меня получается удержать его на секунду, но он такой маленький и так близко к земле, что в следующую секунду уже лежит у моих ног.

Дырочка у него во лбу круглая и очень аккуратная. И крови почти нет. Всего несколько красных капелек. Я вижу, как их впитывает серый известняк.

110 Выход

Я поднимаю мальчика. Беру его на руки. Я всего второй раз за все время держу его на руках. Первый раз был, когда я поймала его после прыжка из окна распределительного центра Скитби. Тогда его тело было напряжено, и он показался мне тяжелым. Сейчас он не кажется тяжелым. Он легкий, как птичка.

Его глубокие, как чаши, глаза еще открыты. Я всегда хотела узнать, что таится на дне этих бесконечно глубоких глаз. Но что бы там ни скрывалось, я никогда не узнаю, что это. Потому что этого больше нет. Исчезло. Как исчезает пламя потухшей свечи. Я закрываю глаза мальчика, как будто это подарит ему мир. Хотя я знаю, что мир его теперь не беспокоит. Мир – это то, из-за чего так любят переживать люди.

Теперь, когда я держу его так близко, я вижу небольшой ожог вокруг дырочки у него во лбу. Тонкое обугленное колечко. Я наклоняюсь и целую его. Целую его рану. Обожженная кожа немного шершавая, у крови, как всегда, привкус железа.

Я несу мальчика к выходу из зала суда, несу его во внешний мир. У меня за спиной поднимается шум. Взаимные упреки. У кого был пистолет? Кто последним держал пистолет?

Как будто это имеет значение.

Они все его убили, и никто из них не убивал. Каким еще может быть ответ?

Но зато теперь они перестали волноваться из-за меня с мальчиком. Я продолжаю идти к выходу.

Когда я подхожу к дверям, бабушка, которая не выступила в защиту мальчика, не вернула его в свой дом и в свое сердце, протягивает ко мне руку. Пытается взять меня за руку.

Но у меня заняты руки.

И Питер.

Питер говорит:

– О Мари.

Но он не пытается дотронуться до меня, не пытается прикоснуться к мальчику. Однажды, папа, я поблагодарю Питера за его понимание, за его великодушие, поблагодарю за то, что он согласился стать отцом этому мальчику. А еще я расскажу ему о том, чему этот мальчик меня научил. Дом – это никакое не место. Это – люди. Люди, которых ты любишь. Люди, которых ты отказываешься потерять.

Не останавливаясь, иду дальше.

Иду через парковку и дальше вниз к берегу. Стою под куполом неба. Стою на траве и серой гальке и смотрю через залив на Иниш-Шроин, на Холи-Айленд. Солнце уже опустилось, но еще разбрасывает золотые монеты по воде.

Наша семья – не слабаки, Мари.

И я начинаю все сначала.

Я жива, мама!

И папа.

Папа, мир…

Мир…

О папа…

Благодарности